Жизнь холостяка - Оноре де Бальзак

Никогда еще Макс не высказывался так о своих отношениях к особе, упомянутой Франсуа Ошоном под прозвищем, каким ее награждали в Иссудене. Человек, побывавший в плавучей тюрьме, обладал достаточным опытом, командир гвардейских гренадеров достаточно знал, что такое честь, чтобы догадаться, откуда проистекает неуважительное отношение к нему в городе. Поэтому он никогда не спускал кому бы то ни было, кто осмеливался сказать ему хотя бы слово о Флоре Бразье, содержанке Жан-Жака Руже, столь выразительно названной «тварью» в письме почтенной г-жи Ошон. Впрочем, каждый считал Макса слишком щепетильным, чтобы заговорить с ним по такому поводу, если он сам не начинал разговора, а этого он никогда не делал. Вызвать в Максе гнев или досаду было слишком опасно, и даже самые лучшие его друзья не позволяли себе насмехаться над Баламуткой. Когда о связи Макса с этой девкой заводили речь в присутствии командира Потеля и капитана Ренара, двух офицеров, с которыми он был на равной ноге, Потель замечал:

— Если он побочный брат Жан-Жака Руже, то почему бы ему не жить у него?

— А кроме того, — в свою очередь, говорил капитан Ренар, — эта девочка — лакомый кусочек; и если бы он ее полюбил, что же тут дурного? Разве сын Годде не пошел в любовники к госпоже Фише, имея в виду ее дочку как вознаграждение за такую обузу?

После заслуженного выговора Франсуа утерял нить своих мыслей и уже совсем был неспособен найти ее, когда Макс мягко сказал:

— Продолжай...

— Ради бога, не надо! — воскликнул Франсуа.

— Ты напрасно сердишься, Макс, — крикнул Годде. — Разве не решено, что у Коньеты можно говорить обо всем? Разве мы не стали бы смертельными врагами всякого из нас, кто вспомнил бы за стенами этого дома о том, что здесь говорили, обдумывали или делали? Всему городу Флора Бразье известна под прозвищем Баламутки, и если оно нечаянно вырвалось у Франсуа, то разве это преступление против устава «рыцарей безделья»?

— Нет, — ответил Макс, — это только преступленье против нашей личной с ним дружбы. Потому-то, пораздумав и вспомнив, что мы сейчас в Безделье, я и сказал: «Продолжай».

Воцарилось глубокое молчание. Оно было столь тягостным для всех, что Макс воскликнул:

— Ну, тогда я продолжу за него (Волнение.), за всех вас (Изумление.) и скажу, что вы все думаете! (Сильное волнение.) Вы полагаете, что Флора, Баламутка, Бразье, домоправительница папаши Руже — папаши, хотя у этого старого холостяка никогда не будет детей, — вы полагаете, говорю я, что эта женщина обеспечивает меня всем необходимым со времени моего возвращения в Иссуден. Если я могу бросать на ветер триста франков в месяц, постоянно угощать вас, как нынче вечером, и ссужать всех деньгами, то, значит, думаете вы, я заимствую эти деньги из кошелька мадемуазель Бразье? Ну и что ж — это так! (Сильное волнение.) Черт побери, да, тысячу раз да! Да, мадемуазель Бразье метит на наследство этого старика...

— Она заработала право на него и у отца и у сына, — подал голос Годде из своего угла.

— Вы полагаете, — продолжал Макс, улыбнувшись на замечание Годде, — что я задумал жениться на Флоре после смерти Руже и что в таком случае его сестра со своим сыном, о которых я слышу в первый раз, помешают моим планам?

— Именно так! — воскликнул Франсуа.

— Это думают все сидящие за столом, — прибавил Барух.

— Так будьте спокойны, друзья, — ответил Макс. — За ученого двух неученых дают! Теперь я обращаюсь к «рыцарям безделья». Если мне понадобятся услуги Ордена, чтобы выжить отсюда этих парижан, протянет ли он мне руку помощи? О, конечно, в тех границах, которые мы сами поставили себе для наших проделок, — быстро прибавил он, заметив общее движение. — Неужели вы думаете, что я хочу их убить, отравить? Слава богу, я еще не так глуп. Да в крайнем случае, если бы Бридо одержали верх, а у Флоры осталось бы лишь то, что у нее есть, — я бы удовлетворился этим, понимаете? Я достаточно люблю ее, чтобы предпочесть ее девице Фише, если бы Фише пожелала меня!

Мадемуазель Фише была самой богатой наследницей в Иссудене, и приданое дочери сыграло большую роль в той страсти, которую питал Годде к ее матери.

Откровенность всегда подкупает, и, встав с места, как один человек, одиннадцать «рыцарей» воскликнули наперебой:

— Ты славный малый, Макс!

— Вот это дело, Макс; мы будем «рыцарями освобождения».

— Долой Бридо и их бредни!

— Пускай эти Бридо бредут восвояси!

— Да, бывали случаи — женились и на любовницах!

— Какого черта! Ведь Лусто любил госпожу Руже; менее зазорно любить домоправительницу, ничем не связанную и свободную!

— И если покойный Руже до известной степени отец Макса, то, значит, все, что происходит, — дела семейные.

— Долой предрассудки!

— Да здравствует Макс!

— К черту лицемеров!

— Выпьем за здоровье прекрасной Флоры!

Таковы были одиннадцать высказываний, восклицаний и тостов, которыми разразились «рыцари безделья», поощренные к тому, надо сказать, своей крайней распущенностью. Теперь ясно, какую цель преследовал Макс, сделавшись Великим магистром Ордена безделья. Изобретая разные проделки, оказывая услуги молодым людям из почтенных семейств, Макс рассчитывал найти у них поддержку для свой реабилитации. Он изящно встал, высоко поднял свой стакан, наполненный бордоским, и все замолкли в ожидании его речи.

— Желаю вам такого же несчастья, желаю вам всем найти женщину, которая стоила бы прекрасной Флоры! Что до нашествия родственников, то сейчас я ничего не боюсь; а там посмотрим!

— Мы еще не покончили с тележкой Фарио!

— Черт возьми! Она в надежном месте, — сказал Годде.

— Э! Я обязуюсь довести до конца эту проделку! — воскликнул Макс. — Подите пораньше на рынок и известите меня, когда Фарио станет искать свою таратайку...

Послышался бой часов, отбивавших половину четвертого; рыцари молча стали расходиться по домам, держась у стен, не производя ни малейшего шума благодаря покромчатым туфлям. Макс не спеша вышел на площадь Сен-Жан, расположенную в высокой части города, между воротами Сен-Жан и воротами Вилат, в квартале зажиточной буржуазии.

Командир Жиле не подал и виду, что чего-либо опасается, но услышанная новость поразила его прямо в сердце. Со времени его пребывания в плавучей тюрьме способность к притворству достигла в нем такой же степени, как и испорченность. Прежде всего и больше всего — можете быть в этом уверены — страсть Макса к Флоре Бразье объяснялась сорока тысячами ливров дохода от земель, которыми владел Руже. По его поведению легко догадаться, насколько Флора сумела внушить ему уверенность относительно ожидающего ее богатства, которым она была обязана нежности старого холостяка. Тем не менее известие о приезде законных наследников оказалось способно поколебать веру Макса в могущество Флоры. Сбережения Руже, сделанные за семнадцать лет, были до сих пор помещены на собственное имя владельца. Следовательно, если произошла бы отмена завещания, которое, по словам Флоры, уже давно было сделано в ее пользу, то, по крайней мере, надлежало бы спасти эти сбережения, переведя их на имя мадемуазель Бразье.