Презумпция невиновности - Анатолий Григорьевич Мацаков

этого Дивнеля грошей мильены... Да, к этому Кондрашуку недавно мужик один подозрительный приезжал. Родственник или знакомый, точно я не разузнал. Точнее, мне об этом тоже сегодня Кулажин сказал...

О Кондрашуке мне уже говорила вчера буфетчица павильона «Лето». В последние дни он стал часто захаживать туда, сорит деньгами, угощает других.

Необходимые сведения о Кондрашуке мы уже собрали. В сорок пятом судим за связь с бандами. В последние годы трижды лечился от алкоголя. Зарплату получает жена, поэтому денег у него быть не должно.

— Спасибо, Семенович, — поблагодарил я Митрофанова.

— Да чего там! — смущенно отмахнулся он. — Мы все должны помогать вам. Задача у нас одна. — И предложил: — Пойдем, поговоришь с Кулажиным. Я его предупредил.

Петр Иванович Кулажин, пожилой, седоволосый мужчина, ждал нас на проходной консервного завода. Мы зашли в конторку мастера, и Кулажин неторопливо и немногословно рассказал мне:

— С Кондрашуком живу по соседству. Забор к забору. Ну, как соседи, хорошие отношения поддерживаем. Правда, не так уж и дружны, но иногда встречаемся. Вышли как-то покурить с ним на улицу, он и говорит: «Недавно узнал такое об одном мужике, что, если бы тот знал, сразу бы десяток тысяч отверстал, чтоб только молчал!» Я еще спросил: «А кто такой?» Он выпивши крепко был и говорит: «Есть такой, на хуторе живет, прохиндей. Но я из него душу выколочу, будь спокоен!» Постояли, покурили, а Кондрашук опять говорит: «Золото у этого Казика есть. Знаю, откуда оно. Только вот как тряхнуть его? Мужик твердый, на испуг не возьмешь!» Я тогда не обратил на это внимания: чего с пьяного возьмешь? И вот сегодня, когда Семенович рассказал об убийстве старика на хуторе, припомнил я тот разговор с Кондрашуком. Вспомнил, что примерно неделю назад у него две ночи ночевал какой-то мужчина, а потом у Кондрашука вдруг деньги появились.

— А вы сами видели этого гостя?

— Видел раз, когда он умывался во дворе, но не обратил на него внимания: гость и гость...

Я уточнил у Кулажина еще некоторые детали и вернулся в отдел. Там меня ждало сообщение на мой запрос в Витебск. Оказывается, убитый при загадочных обстоятельствах Дивнель Казимир Иосифович еще в апреле 1946 года пропал без вести при ликвидации банды атамана Гальченки, действовавшей на территории западных областей Украины. Тогда Дивнель служил в войсках НКВД. Более того, как сообщили из Витебска, там на одной из улиц и ныне живут и здравствуют две старших сестры Дивнеля.

Я помчался в прокуратуру к Гурину. Никогда не терявший самообладания Борис, прочитав сообщение из Витебска, удивленно свистнул и после долгой паузы сказал:

— Тут не только уголовщиной пахнет. Тут, чувствую, иным душком отдает. Нужно срочно связаться с работниками КГБ и немедленно выслать в Витебск фотографию Дивнеля!

Фотографию Дивнеля в Витебск направили нарочным. А утром поступил ответ: сестры Дивнеля не опознали в изображенном на фотографии мужчине своего брата. И события закрутились, замелькали, как кадры кинохроники.

Для расследования убийства человека, присвоившего себе фамилию Дивнеля, была создана полнокровная оперативная группа. В состав ее вошли и работники комитета государственной безопасности. Мы с Гуриным срочно вылетели на Украину.

8

Так уж повелось среди работников уголовного розыска: если ты по делам службы приехал в чужой город, незнакомый тебе до этого коллега по трудной и подчас опасной профессии — оперуполномоченный местного уголовного розыска без лишних слов отложит в сторону свои срочные и сверхсрочные дела и примет самое активное участие в том деле, ради которого ты приехал.

Тернопольские товарищи встретили меня и Гурина радушно; узнав о цели нашего приезда, прикомандировали к нам двух работников уголовного розыска. Трое суток мы копались в архивах, ездили по городу и области, встречались и разговаривали с нужными нам людьми. На четвертый день работу закончили.

В вагоне было душно, и я долго не мог уснуть. На нижней полке посапывал Гурин, монотонно стучали на стыках рельсов колеса. Я смотрел на проплывающие за окном в фиолетовых сумерках поля и перебирал в памяти события трех, заполненных до предела работой суток командировки.

...Он вошел в кабинет как-то боком, сгорбившись, нерешительно откашлялся в свою окладистую бородку и сказал:

— По повестке я. Вчера участковый принес.

Я бегло взглянул на повестку, кивнул на стул:

— Присаживайтесь, товарищ Стрельцов.

Из-под лохматых бровей он пытливо взглянул на меня, сказал:

— Думал, что таких, как я, в этом заведении называют иначе — гражданин, а то и проще, без всякой приставки к фамилии...

— Для нас, Иван Тимофеевич, вы сейчас — товарищ Стрельцов. За совершенное после войны преступление вас наказали, а теперь вы — полноправный гражданин нашего общества.

Он пригладил ладонью пушок на голове, ответил:

— Верно сказали: свое я отбыл — десять лет от звонка до звонка. Только вот и на старости не дает покоя один вопрос: на кого же я руку тогда поднял? У меня двое сыновей, оба женаты. Один фельдшером работает, второй трактористом. Внуки есть. Живем — дай бог каждому! И выходит, что в сорок пятом я замахнулся оружием на детей и внуков своих. Вот оно как получается, товарищ начальник...

Контакт со свидетелем был установлен легко, и я удивился этой легкости. Но размышлять над этим не было времени: по опыту знал, что такие контакты держатся на волоске — пока речь идет об отвлеченных, не имеющих отношения к допросу вещах, свидетель откровенен, держится непринужденно. Тут важно исподволь, незаметно для свидетеля, направить разговор в нужное тебе русло. Тогда необходимый для допроса контакт сохранится. И я сказал:

— Были тогда и в бандах случайные люди. Вы это знаете, Иван Тимофеевич, не хуже моего.

— Да, конечно, — подхватил Стрельцов. — Но были и другие. Возьмите, например, нашего атамана Гальченку. Это же зверь, а не человек был!

— Были и другие, подобные атаману.

— Были, — согласился Стрельцов. — Вот тот же Седлюк...

Я раскрыл лежавший на столе альбом:

— Взгляните, Иван Тимофеевич, не встретите ли здесь своих знакомых?

Стрельцов выудил из кармана пиджака очки, нацепил их на нос и склонился над альбомом.

— Этих двоих я не знаю. Это вот Гальченко Борис, а это Седлюк. Помощник атамана. И сейчас еще отчетливо помню его, хоть и времени много минуло с тех пор. Невысокий, кряжистый, рыжий. Взгляд свирепый. Посмотрит на тебя и, кажется, насквозь прожигает. Со своими, кто провинился, сам расправлялся. Прежде чем