Трое из леса - Юрий Никитин

А Таргитай снова играл, слагал новые песни. Зарина смотрелавлюбленными глазами.

На третью ночь Зарина поднялась, стараясь не разбудитьСтепана и Снежану, неслышно выскользнула из землянки. Ночь была тихая,звездная. Громко стрекотали кузнечики. На самом краю развалин негромко играласвирель.

Ноги сами понесли, едва касаясь земли, но Таргитай услышал,мгновенно обернулся, подхватил на руки:

— Ладушка моя!

— Тарх, — выдохнула она, прижимаясь к его широкойи твердой, как камень, груди, — какой ты чуткий… Никак не застануврасплох!

Он засмеялся:

— Я чуткий? Услышал бы это Мрак!

Она села рядом, Таргитай сбросил душегрейку, набросилдевушке на плечи. Зарина зябко повела плечами. Шкура была волчья, а шерстьгустая и длинная. От нее все еще пахло страшным таинственным Лесом.

— Без вас мы погибли бы, — сказала онавдруг. — Тарх, а что теперь? Вы останетесь?

Таргитай от неожиданности поперхнулся. Он не думал озавтрашнем дне. За него думали Мрак и Олег. Если бы он хоть минуту думал сам,давно бы упыри растащили его косточки.

— Не знаю, — ответил он наконец. — Я нашелтебя, моя светлая… Но Мрак, Олег? Сейчас они заняты, о завтрашнем дне недумают, но мужчина не может жить без женщины. Боги проклянут.

Зарина невесело улыбнулась:

— Есть Оксанка и Любаня, но твоим друзьям ждать ихдолго. Ты прав, они захотят уйти. А ты?

Таргитай обнял ее за плечи, она покорно положила голову емуна грудь. Они слушали тихую перекличку кузнечиков, потом Зарина предложила:

— Я расскажу тебе наши кощюны. Мой дедушка былволхвом-кощюнником, я многое слышала с детства… А ты сложишь красивые песни.Вы, невры, не знаете наших богов, они новые для вас. Мы чтим и Велеса, но он неглавный, а только старый бог. Следит за скотиной. Мы не охотимся, как вы, носкот держим. Степняки увели, а то были коровы, овцы, козы, свиньи, гуси, утки…

— А кто ваши боги?

— Главная — Апия, матушка сыра-земля. Еще Дана, богинясамой могучей реки, что течет в двадцати днях пути на восток. Молодняк чтитЯрилу…

— Ярилу у нас тоже чтят!

— Молодого бога с человеческим черепом на поясе? У насодни боги, мы ведь один народ… У вас есть кощюна о великом герое, побившемтрехголового злодея?

— Есть. Его Трита побил.

— Трита… Значит, ваше племя осталось в Лесу сразу послевозвращения ариев из Индии. Слава великого боя не меркла, но имя стерлось впамяти, люди живут не так долго, как боги… Через века героя стали зватьпо-разному. В Индии, где осталось много ариев, — Трита, у парфян —Траетона, у эллинов — Таргелий, а когда пелазгов сменили ахейцы, то имя вовсезабылось, стали называть по росту и силе — Горакл, а трехголового Горынычанарекли трехголовым великаном Герионом…

— Откуда ты все знаешь? — ахнул Таргитай.

— У нас большое племя, — напомнила Зарина. —И много кощюнников. Одни заносят на бересту чертами и резами, другие пишут нателячьей коже, третьи передают по памяти… Оставайся с нами! Я расскажу провеликана Пурушу, первого человека на свете. Он был так огромен, что головойдоставал до седьмого неба, а самые высокие горы были ему по щиколотку. Он былпервым смертным, но его мать, богиня, выпросила у Рода особую милость для сына.Его не могли убить или ранить ни боги, ни упыри, ни чугайстыри, ни исчезники, ниполканы, ни дивы, ни звери, ни птицы… Она обошла весь белый свет, упросилакаждый стебелек, чтоб не обидел ее ребенка…

— Но как же тогда..?

— Оставайся, все расскажу. Про далекий Экзампей —столичный град страшных степняков. Там правит могучий каган — это он имееторды. Расскажу про витязей, богатырей… Про великого царя, который подчинил себесамого могучего чугайстыря. Велел построить несокрушимую стену вокруг терема,чтобы никто не смог проникнуть. Ни человек, ни зверь, ни упырь, ни бог.Чугайстырь построил. Довольный царь долго осматривал стены, нигде не отыскалслабого места. Но когда захотел выйти…

Она замолчала. Таргитай легонько потормошил ее:

— А дальше?

Она засмеялась легким серебристым смехом. В темнотеблеснули, как звездочки, ее хитренькие глаза:

— Оставайся! Я буду целый год рассказывать тебе кощюны,которых ты никогда не слыхивал. А потом отыщем кощюнников из других сел. Не всеже погибли?

Она прижималась к нему все теснее, ее губы приоткрылись.Таргитай заглянул в ее глаза, что вдруг стали темными, бездонными, отыскалсвоими губами ее губы, нежно опустил девушку спиной на землю. Она вздрогнула,закрыла глаза. Ее тонкие белые руки обвились вокруг его шеи.

— Я останусь, — сказал он медленно. — Яостанусь, Зарина…

Слабый рассвет падал на ее похудевшее лицо. Она лежаланавзничь, не отводя от него взгляда и не пытаясь закрыть свою наготу. Таргитай,наклонившись над ней, с нежностью смотрел на ее худенькое тело, на невысокуюгрудь с ярко-красными столбиками сосков, измочаленными его поцелуями.

— А твои друзья?

— Если они решат уйти, я все равно останусь. Я уженашел то, что искал.

Она медленно одевалась, ее руки дрожали. Над головамиторопливо пронеслась уродливая тень: летучая мышь торопилась вернуться в нору.В светлеющем небе медленно проступали белые облачка.

— Мы отстроим деревню, — сказал он убежденно.

— Деревню? — повторила она. — Ах да, от слова«дерево». Мы говорим: весь… Да, снова заселим. Олег говорил, что вы, невры,оставляете только самых здоровых детей, самых крепких, а мы, поляне, каждомуребенку рады. Нет, Тарх, не потому, что вы злые, а мы добрые! Просто землепашцымогут прокормить всех, Олег вчера говорил правду. У нас с тобой будет двадцатьдетей, и все двадцать будут жить, играть, помогать нам в хозяйстве…

Он даже зажмурился от счастья, представив себе множествомаленьких таргитаев. Зарина поднялась с земли, глаза ее сияли. Рука об руку онипошли обратно к далекой землянке.

— Эти степняки пришли недавно, — сказалаона. — До них были торки. Те налетали малыми отрядами, пользуясь, что мужикив поле… Пока мужики хватают секиры, бегут со всех ног к селу — торки ужевыскакивают из хат, на лошадей да ходу!.. А бабы уже наловчились: едва торкиврываются в село, они бьют горшки, распарывают подушки, чтобы перья по всейхате, а сами прячутся… Заскочит торк, видит: кто-то успел раньше, пограбил!Выскакивает, бежит в другую хату.

— О, боги, — вздохнул он, пораженный не столькожестокостью жизни, сколько покорностью полян, привыкаемостью.

— В позапрошлом году мои мама и братишкасгинули, — продолжала она безнадежным голосом. — Мамка и горшокразбила и перья пустила, а сама залезла под лавку. Ивашика еще раньше сунула вподвал. Торк забежал в хату, глядь: опять раньше него поспели! Ругнулся, ужеповернулся уходить, как увидел на столе луковицу. Схватил, откусил, голодныйбыл. Скривился, слезы из глаз! Говорит: «Какой кислый пастернак! Какой дуреньтакой ест?» Шасть на порог, а маманя не утерпела, крикнула: «Сам ты дурень! Тоне пастернак, а цыбуля!» Ну, торк и выволок ее. Она в слезы: «Ой, Ивашка, из-замоего дурного языка и ты сгинешь в подполье!» Так торк и увел обоих…