Мой далекий близкий - Юлия Николаевна Николаева

Я зашла в комнату, но тут же застыла на пороге. Сердце ухнуло и заколотилось. На моей кровати сидел Влад.



Она узнала парня. Я понял это сразу, только увидев ее реакцию краем глаза. Но виду не подал, потому что Ася в тот же момент не крикнула: ах, это же он или что-то в этом роде.

Наоборот, сжалась вся, превратившись в сгусток нервов. А потом сказала, что не знает этого человека.

Очень хотелось тряхнуть ее хорошенько и сказать, что мы тут не в игрушки играем, что все серьезно, и возможно, за эту запись вообще ее могут убить, кто знает?

Но я не стал. Вместо этого собрался и ушел. Мне было ее жаль, определенно, именно этого человека она не была готова увидеть. Ей нужно время переварить информацию. Возможно, она сама поймет, что лучше поделиться данными, еще сведет какие-то концы с концами.

Отвез документы знакомому типу в аудиторскую компанию, он обещал разобраться в ближайшие сроки. Вернувшись, сидел в машине во дворе. Подниматься домой и хотелось, и нет.

Я то и дело ловил себя на мысли, что зря пересекаю границы нашего с Асей общения. Когда увидел ее напротив в кресле, даже растерялся. Я почему-то был уверен, что мы никогда больше не встретимся. Откуда такая уверенность, черт его знает…

А еще думал, что все это давно пережил, оставил в прошлом, закопал глубоко в могилу памяти, а сверху еще каменную плиту поставил. И дорожку к воспоминаниям непроходимым терновником засадил. Только вот Ася появилась, и терновник пересох и рассыпался, а могила развалилась на части.

Я потер лицо руками. Она должна меня ненавидеть. За то, что было. И наверное, так и есть, ненавидит.

Но иногда я ловлю ее взгляды, и мне кажется, что стираются эти годы, и мы снова в Комарово. И она не придавлена болью моего предательства, а я не чувствую себя уродом, не сумевшим отстоять ее.

Я подумал о том, что с Царевой я никогда не был счастлив. Моя больная любовь, одержимость Викой периодически выдыхала, когда она была рядом, когда в какие-то моменты мне казалось, что вся эта хуйня закончится, и наконец, произойдет контакт. Что в Викиных глазах перестанет расцветать пышным цветом тоска и боль, и что она не будет упиваться своим тупым равнодушием, когда я ее истязаю. Я, блядь, готов был в лепешку расшибиться просто за ее улыбку.

Только это не было счастьем, даже его подобием. Как ни странно признавать, но куда больше на счастье была похожа нынешняя реальность, в которой я ее отпустил. Потому что в ней не подыхает от долбанной безысходности хотя бы один из нас. А Царева заслужила свое счастье, и так немало дерьма хлебнула… Ну а я… Я заслужил то, что имею.

И по всему выходило, что по-простому так, по-настоящему, я был счастлив только в то лето в Комарово. Когда счастье чуть не из ушей лилось, а мир казался сладкой вкусной жвачкой, которую жевать-не пережевать. Думалось, так будет всегда. А потом жвачка надулась в большой пузырь, который лопнул с оглушительным хлопком, разнося в щепки все сердца в своем радиусе. И самое дерьмо, что надул этот пузырь я сам.

Я схожу по ней с ума. Мой личный наркотик по имени Ася Киреева, от которого сносит башню напрочь. Я просыпаюсь и бегу к ней, ложусь спать и думаю о том, что завтра мы увидимся. И мечтаю скорей уснуть, чтобы таким образом приблизить утро.

Я, Влад Минаев, ветренный и наглый, перетрахавший за последний год половину институтских девчонок, хожу за ручку и невинно целуюсь, от этого кайфуя так, что ни один секс рядом не валялся. Весь мой опыт можно собрать и швырнуть с высотки вниз, потому что он ничего не значит, когда я целую мою льдинку Асю. Когда глажу острые скулы, вдыхаю запах ее волос…

Нет, это не льдинка, это айсберг, в который я влетел на огромной скорости, и у меня нет ни одного шанса на спасение. Меня нахер разрывает изнутри от какого-то сумасшедшего коктейля эмоций, и я готов им захлебнуться и утонуть.

Ася даже не понимает, что вызывает во мне такую бурю. Когда смотрит, когда заправляет волосы за ухо, смеется, когда бежит мне навстречу и прыгает в объятия. Я нихера не романтик, но если воспетое поэтами счастье есть в реальности, то оно все сосредоточено в этой маленькой девчонке.

В тот день с утра идет мелкий дождь, небо затянуто серой пеленой, и меньше всего хочется куда-то выходить. Я звоню Асе и предлагаю забрать ее к себе. Она отказывается, говорит, сама доедет. И через полчаса приезжает на велосипеде, успев промокнуть. Встречаю ее у дверей, целую и тут же начинаю ругать.

— Аська, ну это же Питер, заболеешь нафиг.

Тащу в свою комнату, предков нет дома, они появляются только по выходным, да и то не каждый раз. А мне тут по кайфу, особенно когда рядом Ася. Руки у нее холодные, и я только головой качаю, ну что за блажь тащиться в дождь на велосипеде? В комнате достаю свою футболку и шорты со словами:

— Тебе надо переодеться в сухое, и быстро согреешься.

Поворачиваясь к ней, наталкиваюсь на взгляд, такой знакомый, но все-таки немного другой.

— Что? — спрашиваю ее, хмурясь.

Ася откашливается и тихо произносит:

— Может, ты меня согреешь?

Мы смотрим в глаза друг другу, а внутри по телу кровь уже начинает разгон.

— Уверена? — произношу неожиданно севшим голосом. Она кивает, не сводя с меня взгляда. Отбрасываю свои шмотки на стол и подхожу к ней. Кладу ладони на шею, глажу скулы. Целую нежно, едва ощутимо, но она сама подается навстречу, обхватывая меня, прижимаясь. И я поддаюсь, отключая тормоза.

Поцелуй становится глубже, дыхание тяжелее, мы оказываемся на кровати, и я целую ее, блуждая руками по телу. Чертов сарафан становится почти ненавистным. Я сажусь, тяня ее за руку, вынуждая приподняться. Стягиваю сарафан, Ася послушно поднимает руки, и от этой покорности мое желание усиливается. Она ложится, а я рассматриваю ее тело.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Оно совершенно, создано для меня. Только для меня. Раньше мысль о сексе с девственницей могла вызвать у меня только ужас, а теперь… Теперь я как в эйфории от осознания, что никто никогда не касался моей Аси. И не будет. Потому что моя и только моя.