Черчилль: в кругу друзей и врагов - Дмитрий Медведев

В таких условиях, среди лелеющего слух подхалимажа и разжигающих милитаристский огонь подзадориваний, формировался характер человека, которому суждено было встать у истоков мировой войны. Конец Вильгельма II, не как человека, а как личности, был страшен. «Эту яркую фигуру, испорченного ребенка фортуны, предмета зависти всей Европы» ожидали «разбивающие сердце разочарования и крушение иллюзий, падение и непрекращающееся самобичевание». Из могущественного владыки Германии он превратится в «сломленного человека, сгорбившегося в вагоне поезда на приграничной голландской станции, ожидающего разрешения стать беженцем от гнева народа, чьи армии он вел через бесчисленные жертвы к бесчисленным поражениям, богатства и завоевания которого он растерял»[343]. «И в самом деле, это самое суровое наказание из всех», – констатирует Черчилль результаты метаморфоз, приведших от роскоши Берлина к скромному уединению Дорна. «Ужасная судьба!» «Все те, кто его осуждал, должны благодарить небо за то, что они сами не оказались в его положении», – резюмирует британский политик[344].

В целом вердикт Черчилля в отношении Вильгельма II неутешителен. Он отказывает ему в праве именоваться великим. Разве только по количеству свершенных ошибок. Чего только стоит безответственная внешняя политика, приведшая не только к разрыву отношений с Британией, но и с Россией. «Огромная личная переписка „Вилли и Никки“, огромные выгоды, которые могла бы принести их личная дружба, привели почему-то лишь к тому, что Россия заключила союз с Францией», – изумлялся Черчилль. Он недоумевает, насколько же близоруким и самодовольным нужно быть, чтобы настолько испортить отношения с великим соседом, чтобы «царь счел более естественным протянуть руку президенту республики, гимном которой была „Марсельеза“, чем работать вместе с императором, который был ему ровней, его двоюродным братом и близким другом». Как такое вообще стало возможно? Для ответа на этот вопрос Черчилль приводит слова адвоката, защищавшего маршала Франсуа Ашиля Базена (1811–1888), который в 1870 году сдал немцам Мец: «Он не предатель. Посмотрите на него, он просто растяпа»[345].

Вторым иностранным монархом, история которого рассказана на страницах «Великих современников», является Леон Фернандо Мария Хайме Исидро Паскуаль Антонио де Борбон-и-Аустрия-Лорена, король Испании Альфонс XIII (1886–1941). Ему было уготовано появиться на свет после кончины от туберкулеза отца, короля Альфонса XII (1857–1885), то есть фактически родиться с короной на голове. Однако сохранить ее на своем венценосном челе он не смог. «Вот уж действительно судьба! – восклицает Черчилль. – Не быть никем больше – только королем, править сорок шесть лет и оказаться свергнутым! Начать новую жизнь в пожилом возрасте, в новых ограниченных условиях, в положении и душевном состоянии, которых никогда раньше не испытывал, лишенным единственного занятия, которому была посвящена вся жизнь!»[346].

Черчилль был лично знаком с Альфонсом. Он относил себя к «поклонникам Его Величества» и даже «имел честь называть себя его другом»[347]. В феврале 1931 года Черчилль обратился за помощью к испанскому послу в Великобритании Мерри дель Валю (1864–1943). Он хотел написать «благоприятный отзыв» о главе испанского народа, который, как рассчитывал, будет «пользоваться значительным успехом в Европе и США». Он просил посла помочь ему с материалами, в том числе порекомендовать какую-нибудь «хорошую биографию» короля на английском или французском языке[348].

Дель Валь согласится помочь. В начале марта, когда статья будет закончена, автор направит ее послу с просьбой просмотреть, особенно на предмет правильности приведенных фактов и деталей[349]. Спустя девять дней статья была передана главному редактору The Strand Magazine Ривзу Шоу[350]. Пока редакция рассматривала этот очерк, на Пиренейском полуострове начались волнения, приведшие к отречению монарха. Черчилля попросили переписать материал, сосредоточившись больше на личности теперь уже бывшего суверена. Доработанная статья выйдет в июне в Collier’s под названием «Несчастный Альфонс». На следующий месяц она будет перепечатана в The Strand Magazine.

Очерк про Альфонса известен тремя афоризмами автора, проливающими свет на столпы черчиллевского мировоззрения. Первое – его отношение к смелости: «Храбрость справедливо считается главным из человеческих качеств, потому что она обеспечивает все остальные». Второе – его подход к кризисам: «Королей, как и вообще людей, следует оценивать по критическим моментам в их жизни, когда они раскрываются полностью». И третье – его мнение об огромной роли великих личностей: «Имеем ли мы дело с летописью истории страны или биографией отдельного человека?»[351].

Помимо этих ставших популярными фраз, в эссе также выражены, пусть и в менее явной форме, важные мысли Черчилля-политика. Что послужило причиной или причинами падения монархии в Испании? Автор выделяет два фактора, приведших к государственному перевороту. Первый – «развал парламентской системы из-за ее недостаточной связи с жизненными реальностями и народными чаяниями»[352]. Второй – отсутствие на политическом небосклоне сильных личностей, способных не только предотвратить кризис, но и предложить конструктивный путь выхода из сложной ситуации. «Искусственно созданные и разъединенные партии породили череду слабых правительств» с государственными деятелями, которые были не в состоянии «взять на себя реальную ответственность или удерживать в своих руках власть, отвечающую требованиям времени». «Кабинеты и министры падали как карточные домики и охотно оставляли короля нести их ношу», – объясняет Черчилль[353].

В развитие этой темы интересно посмотреть, как потомок Мальборо описывает другого монарха, лишившегося трона, – Николая II (1868–1918). В отличие от Вильгельма II и Альфонса XIII Черчилль не оставил отдельного очерка об Императоре Всероссийском. Но эта личность была в достаточной мере изучена им при работе над «Мировым кризисом». Уже в 1920-е годы в историографии стало преобладать мнение, будто царский режим представлял собой «недальновидную, порочную и неспособную тиранию». Но Черчилль был не согласен с этими «поверхностными впечатлениями». Анализируя беды, выпавшие на долю России в первой четверти XX века, он пришел к выводу, который не потерял своей актуальности и по сей день: «Силу Российской империи можно измерить тем градом ударов, которые она вынесла, теми бедствиями, которые она пережила, теми неистощимыми войсками, которые она развернула, и тем восстановлением, которое она осуществила»[354].