Пазл-мазл. Записки гроссмейстера - Вардван Варжапетян

Еще одна тайна войны. Чей-то осколок. Вот уж этот точно значится... значился в кадрах Генштаба РККА – Советской Армии.

А кто же был тот парашютист? Ты-то ведь знал, Башашкин. И куда ты сам подевался? Убили, выкрали, подорвался, сбежал?

Немке, уймись! Доска закончилась, ты ходишь шашкой по пустому столу. С кем ты играешь? Зачем пытаешься приладить что-то к чему-то? Даже в бесконечном мироздании всегда отыщется такое, что и Всевышний не знает, куда приложить.

А вы все равно дураки, евреи! Никогда не прощу, что вы признали невиновным Демьянюка, выпустили на свободу того, кто ел мой народ, как хлеб. Вы поверили фальшивке КГБ и не поверили еврейской памяти, боли.

Демьянюк еще жив. А все свидетели уже мертвы. Безусловно, живые вправе требовать адвоката. Но кто защитит мертвых? Кто защитит еврейскую память?

Знаете, умники, какое я придумал соломоново решение?

Демьянюк же не отрицает, что был эсэсовцем (удостоверение СС за номером 1393), его просто откомандировали в концлагерь Собибор для несения службы охранником. Он просто охранял евреев, которых убивали. Так отпустите больного старика, не мучайте, проявите гуманность. Но с одним условием: Демьянюк должен до последнего дня своего, начиная с сегодняшнего, не снимая носить форму СС с черной фуражкой с черепом и костями и черные, до блеска начищенные сапоги (мечта всех антисемитов). И в гроб его пусть положат так, по всей форме, и пусть так, по всей форме, SS-Демьянюк предстанет перед Всевышним.

Все сказал? Выпустил пар? Закуси валидолом.

Руки трясутся. Таблетка валидола закатилась под книжный шкаф. Резко не наклоняйся. Сперва встань на колени. Говорят, нашему послу Бовину в Израиле поставили коленные чашечки из титана, вечные. А у меня пока свои, костяные. Мне не нужны вечные. Лишь бы согнулись, чтоб я мог стать на карачки. А ты медленно, тихо. Adagio, а не scherzo. Как пошутил Гвидо Адлер: «Еврейское скерцо есть на деле чуть больше, чем адажио».

Боже, неужели я был мальчиком. Учился на скрипке, на пианино, маэстро Ненни нашел у меня вокальные данные...

Достал все-таки, дотянулся до валидола. А рядом с ножкой шкафа что белеется?

Не может быть! Правая рука паяца. Целиком откололась, не кусочками. Неужели весь пазл сошелся?

Бедный паяц, ты теперь цел. Потерпи: смажу плечо и отбитую руку мгновенным клеем. Ты снова весь. Только сердце твое разбито. Как и мое.

Жаркое, желтое, жгучее жидовское солнце!

Веня, ты хотел бы, чтоб всегда было солнце? Нет, меня устраивает, как теперь. Смена дня и ночи. И обязательно звезды.

Еврейские праздники – звездочки, которые зажигает мама.

Когда есть мама.

Я уже говорил про Мамкиных. Старший, Гришутка, умер, отравился поганым грибом. Хотя был весь настороженный, как мина. Настоящий звереныш. Все съедобное знал в лесу, на болоте. Сперва сам попробует, потом кормит Ванюшку и Петьку. Им, когда у нас появились, лет было примерно четыре и пять. Кстати, к новому 44-му году братья все на идише понимали и сами трещали не хуже сорок. Их перестали щипать. А может, Эстерка не давала в обиду.

Один раз я видел, как братьев... еще жив был Гришутка... догнали, прямо в лагере, за скорняжной Хайма Бровастого – она была подальше, чтоб вони поменьше. Людям своей хватало.

У Гришутки уже кровянка из носа. Я все видел, потому что в тот день был дозорным, «марсовым», как по-флотски назвал этот пост Идл Куличник: заберешься на самое высокое дерево с помощью набитых ступенек и всяких веревок, устроишься поудобнее на драном тулупе и оглядывай партизанские дали в половинку двенадцатикратного цейсовского бинокля: высматривай врага, а может, зверя подстрелишь – винтовка тут. Чуть что – тревога! Пускай ракеты из ракетницы.

Так что хорошо видел, как наши окружили Мамкиных и приготовились бить. Не по-детски. У кого камень, у кого на кулак намотан ремень. А Эстерка догнала... С дерева даже слышно, как ее сердечко колотится. Лицо полотняное, глазищи как ямы. Даже меня, взрослого, мороз продрал. Не могу передать, что в них было. Но все кулаки разжались, никто Мамкиных в тот раз не тронул.

Как-то я вспомнил тот случай одному человеку. Их с мамой эвакуировали за Урал, в таежную глухомань, где и чужие русские были в диковину.

– Один еврей на всю школу, представляете? Каждый день били, да еще издевались: «Наши батьки воюют, а евреи керосином торгуют». Почему керосином? Я-то знал, что это неправда, но что я мог поделать? И все-таки раз не вытерпел, запустил в одного гада чернильницей. Мне пригрозили устроить «темную» после уроков. И вот звонок. Учительница ушла. Дверь захлопнулась, как мышеловка. Свет загасили. Как у меня сердце не разорвалось от страха?! Но никто меня не ударил. Представляете?

Кроме Эстерки, у Мамкиных еще дружок в лагере завелся: Дорин петух. Гребень свой поморозил, но все равно кукарекал. Самый нарядный в отряде. Перо огненное, кораллово-золотистое, как наваристый свекольный борщ; глаз – янтарно-фиолетовый.

А потом появились Бибихины. Последнее пополнение в наличный состав детьми.

Лютовал под Броварами полицай Биба. Много еврейских семей выследил и своими руками замучил. Много добра получил от немецкой власти: деньгами, скотиной, коврами, сервизами, мебелью. Все из еврейских хоромов. У многих из наших был к нему кровавый счет.

Долго мы охотились за ним. Он дважды уходил, да не просто, а четверых партизан ранил.

Последний раз, казалось, точно выследили, имели надежное донесение: гостюет у них сватья из Фастова с пацанами. Биба наладился самогонку гнать. А это такое дело, что без пробы не обойдешься.

Двух цепных псов на себя взял Изя великий охотник. Завыл по-волчьи, они и забились в конуру, нос не казали. Нас четверо было: Изя-охотник, я и два брата Поташники. Вышибли дверь. «Руки вверх!» А не догадались на крышу влезть да в трубу кинуть гранату. А Биба через чердак – в слуховое окно – и спрыгнул на Жору Поташника. Зарезал – и деру!

Ефим Поташник хотел спалить хату вместе с Бибихой. «А жгите! А я этих щенят своей рукой, как курей, зарежу!»

Откуда евреи? Опять Биба выследил? Нет, сватья привезла из Фастова. Немцы набили несколько вагонов детьми, вывезли из прифронтовой полосы и на станциях меняли детей на продукты: за мальчика – две курицы и десяток яиц. За девочек та тетка не знала. Она семерых пацанов выменяла для своего хозяйства. А двух привезла Бибихе – обменять на ковры и хрусталь.

А ведь Бибиха зарезала бы тех цыплаков. Уже замахнулась кухонным ножом на них, как Авраам на сына своего Исаака.

Спасибо Изе-охотнику! У меня-то язык присох, а коленка ноги (я сидел на лавке с маузером, охранял дверь) сама запрыгала, чуть не выбила оружие из руки.

А Изя так рассудительно ей говорит:

– Богом клянусь: не станем смерти искать для твоего Бибы. Но и он пусть евреям смерти не ищет. Она и без него нас найдет.