Пока Париж спал - Рут Дрюар

– Помнишь, как ты в конце концов пригласила меня к себе домой, а твой папа начал расспрашивать меня о скрипичных концертах?

– Да. А ты понятия не имел, о чем он.

– Помнишь, что он сказал тогда? «Кажется, вас больше интересует скрипачка, чем сам инструмент».

– У него было такое чувство юмора.

В ее глазах появились слезы.

– Я знаю, как сильно ты скучаешь по нему.

Она смотрит на своего сына и моргает, чтобы стряхнуть слезы.

– Думаешь, Самюэль похож на него?

– На твоего отца?

Давид гладит ребенка по голове.

– Да, у него такой же высокий лоб, но мне кажется, что у него форма глаз, как у тебя и у твоей матери.

Он делает паузу.

– Зато подбородок ему достался от моего отца, смотри, как он выступает. Мальчик будет упрямым.

– Разве они не хотели бы увидеть его сейчас? Они бы так гордились. – Она замолкает на мгновение, но потом продолжает: – Как ты думаешь, увидят ли они его когда-нибудь? Найдем ли мы всех, кого потеряли?

Она проводит пальцем по лбу Самюэля.

– Где они теперь?

– Не знаю, Сара. Но мы должны сохранять надежду. Продолжай молиться.

– Что, если нас теперь поймают? Они заберут у нас Самюэля. Я знаю, так и будет. Они отправят нас в трудовой лагерь, а его отдадут в приют.

Ее глаза наполняются слезами.

– Сара, нас не поймают. Мы уцелевшие.

Она смотрит на него и недоумевает, почему ему кажется, что у него больше шансов, чем у любого другого еврея.

Громкий стук шагов по лестнице заставляют ее подпрыгнуть. Она хватает Давида за руку.

– Что, если это они пришли за нами?

Он сжимает ее руку.

– Жак присматривает за нами. Никто не придет сейчас. Ты знаешь, они всегда приходят по ночам или рано утром.

– Не всегда.

Они никогда не чувствуют себя в безопасности. К чему ей точно никогда не привыкнуть, так это постоянное чувство страха. Чувство тревоги, сжимающее ее внутренности в узелок, теперь всегда с ней, но из-за него она хотя бы не хочет есть.

– Ты помнишь наш первый обед?

Давид снова сжимает ее руку.

Она понимает, что муж пытается отвлечь ее, и правильно делает. Ее тревога никому не поможет.

Сара закрывает глаза и мысленно возвращается в прошлое, изо всех сил стараясь избавиться от мыслей о настоящем.

– Я потратила целый день на приготовления.

– Неужели?

– Да.

Она открывает глаза и смотрит на него.

– Но потом, прямо перед нашей встречей, я сняла высокие каблуки, которые мне одолжила мама, стерла румяна со щек и помаду.

– Почему?

Давид выглядит искренне удивленным.

– Просто не чувствовала себя собой.

Он берет ее руку и подносит к своим губам.

– Мне нравится, как ты одеваешься. Ты всегда выглядишь так уютно. Я имею в виду…

Она усмехается.

– Уютно? Что-то это звучит не очень-то…

– Сексуально? – заканчивает он.

Ее щеки краснеют. Он обычно не использует такие слова.

– Нет ничего более привлекательного, чем человек, который bien dans leur peau – счастлив быть самим собой. Я всегда себя чувствую так рядом с тобой.

Она берет его руку, целует его пальцы.

– Никогда не чувствовала, что должна тебе что-то доказывать. Ты никогда меня не осуждал или не спрашивал, почему я поступила так или иначе, а не по-другому. Будто ты принимал меня такой, какая я есть.

– Я бы не хотел, чтобы ты была другой.

Ребенок ерзает в руках Давида, морщит свой носик. Сара протягивает руку и гладит его по щеке, лицо малыша снова становится гладким и спокойным.

– Он просто проверяет, что ты все еще здесь. – Давид улыбается.

– Я всегда буду рядом с ним. Я никогда его не оставлю.

Слезы снова выступают на ее глазах, когда она понимает, что, возможно, не сможет сдержать это обещание. Не сейчас.

Давид будто читает ее мысли. Он гладит ее по голове и шепчет ей на ухо:

– Мы позаботимся о нем.

Она кивает, а по ее щекам стекают тихие слезы.

Жак приходит ровно в четыре. Сара слышит, как он начинает говорить, как только за его спиной закрывается дверь.

– Мы нашли место, где вы можете остаться, это всего на пару ночей, потом мы найдем вам место получше. Это в квартале Марэ, на Храмовой улице.

– Спасибо, Жак. Не знаю, сможем ли мы когда-нибудь отблагодарить тебя. У тебя есть время зайти посмотреть на нашего сына?

Сара слышит гордость в голосе Давида, это заставляет ее улыбнуться. Он будет таким прекрасным отцом.

– Конечно! Как дела у нашей мамы?

Давид заводит Жака в спальню. Сначала он наклоняется, чтобы поцеловать Сару в щеку, затем поднимает маленькое шерстяное одеяло.

Сара замечает, как меняется взгляд Жака. Он смотрит на нее и делает шаг назад.

– Не беспокойтесь. Я не позволю этим ублюдкам добраться до него.

Сара улыбается грустной улыбкой.

– Я знаю, Жак.

– Мне жаль, что я не могу остаться подольше.

– Конечно. Тебе нужно идти.

Давид провожает его из квартиры.

Для Сары идти до Марэ пешком слишком далеко, поэтому они решают сесть на метро на станции Пасси, планируя сделать пересадку на станции Этуаль. Давид настоял, чтобы она взяла свою скрипку Амати.

– Некоторые вещи слишком ценны, чтобы оставлять их. Это была скрипка твоего отца, а до этого – его отца. Это не просто скрипка. Это твоя история.

Так что теперь она несет на руках Самюэля, а он несет чемодан и инструмент, будто они просто собираются устроить музыкальный вечер у друга в гостях. А не бегут, спасая свои жизни.

Последнее время они почти не выходили на улицу, поэтому сейчас они чувствуют себя странно. На улицах никого нет, только несколько солдат расхаживают взад и вперед, выставив вверх винтовки. Давид и Сара прижимаются к зданиям, стараются держаться в тени и сворачивают с дороги, как только видят солдат впереди. Но Сара измождена. Ее легким больно от каждого хриплого вдоха, ей будто не хватает воздуха. Живот болезненно сжимается с каждым шагом.

Когда они наконец доходят до станции метро, то с облегчением замечают, что у ворот нет солдат. Они заходят в последний вагон, предназначенный для евреев. Он почти пустой, если не считать одного старика, раввина. Когда они садятся, он медленно поднимает голову, будто черепаха выглядывает из своего панциря.