Все наши ложные "сегодня" - Элан Мэстай

– Народ! – заявляет она. – Это ж его роман!

Родители растерянно моргают.

– Неужели вы не помните истории, которые он обожал сочинять в детстве? – продолжает Грета. – О том, как он жил, допустим, в будущем или где-нибудь еще. А его рисунки? Вы же не забыли странные здания со всякими хитрыми штучками, летающие автомобили, роботы, реактивные ранцы и тому подобное?

– Конечно, мы все помним, – отвечает мама. – Но при чем здесь его роман?

Грета улыбается.

– Кажется, пару месяцев тому назад он сказал мне, что нашел пачку своих старых историй и картинок и решил, что из них можно сделать отличную книгу или даже кино для Голливуда. Он заявил, что собирался все переписать набело и попросить продюсера прочитать книгу, из которой потом получится классный сценарий. Вы же знаете того парня, да? Джон проектировал его особняк в Малибу.

– Мы видели последний фильм этого продюсера, – медленно произносит папа. – Он даже получил «Золотой глобус». Но наука показана там в совершенно ложном свете. Мне захотелось написать ему и объяснить, что настоящая наука чрезвычайно интересное и захватывающее дело, поэтому незачем украшать ее всякими рюшечками ради захватывающего сюжета.

– Милый, не отвлекайся, – встревает мама.

– Прошу прощения, – кивает папа.

– Но я сама пока ничего не понимаю, – добавляет мама. – Когда Джон написал свою книгу?

– Полагаю, что Джон ее еще не написал, – отвечает Грета. – Но он говорил мне, что основой сюжета является путешествие во времени. Я решила, что он шутит: у моего братца вообще нет ни минуты на сочинительство фантастических романов! Так или иначе, написал он ее или нет, но шизофреником Джон пока не заделался. Просто слегка поехал крышей и перепутал действительность с вымыслом. Ничего, скоро будет как новенький.

Родители с великой благодарностью смотрят на Грету, не размыкая рук.

Я лежу, вытянувшись на больничной койке. Я подавлен, оскорблен, раздражен. Грета не права. При чем здесь какой-то поганый сюжет? Это же моя жизнь.

Но вдруг Грета не ошиблась? И могу ли я верить себе? Что, если мои мозги «перегрелись», и мой принцип реальности трепыхается в мощном экзистенциальном потоке?

– А ты, балбес, завязывай со своей дурью, – подытоживает Грета. – Сегодня вечером у меня свидание.

Итак, мое имя – Джон Баррен. Хорошо хоть, что дата моего рождения не изменилась. Я появился на свет 2 октября 1983 года. И я – архитектор.

Степень магистра в области архитектуры получил в Массачусетском технологическом институте пять лет назад. Затем я был аспирантом в Королевской датской академии искусств в Копенгагене, после чего получил работу в прославленной амстердамской фирме. Я принимал участие во множестве проектов по всему миру. Небоскреб в Куала-Лумпуре, офисное здание в Бостоне, лыжный курорт в Швейцарии, башня в Сингапуре и конференц-центр в Дубае – моих рук дело.

Девять месяцев назад фирма вознамерилась взяться за высотный жилой комплекс в моем родном Торонто. По неким загадочным причинам мне дали полный контроль над проектом комплекса. Думаю, в этом сыграло немаловажную роль мое страстное выступление перед советом директоров строительной компании. Я вещал о том, что эта башня изменит не только облик Торонто, но и ознаменует собой новую веху в современной архитектуре, что станет прорывом в восприятии городской среды (понятия не имею, что означала моя болтовня). Однако позже ситуация переменилась – после стычки с боссами из-за пары эскизов я принял опрометчивое решение уволиться и отправился в свободное плавание. Шесть месяцев назад я вернулся в Торонто, чтобы открыть собственную фирму и построить собственный жилой комплекс. Я быстро отыскал высококлассных подрядчиков, нанял группу младших партнеров в приталенных черных костюмах и модных очках и оказался субъектом нескольких льстивых профайлов СМИ, посвященных моему визионерскому дизайну.

Это – чистое безумие, поскольку в архитектуре я вообще ничегошеньки не смыслю.

Если не допустить безумной версии, что я в данной области все-таки что-то смыслю. Ведь я долгие годы тренировал и третировал свои мозги постоянной рефлексией, бесконечными провалами и выдумыванием чего-то «интересного». Полет моей мысли опять сменяла вереница провалов, но я переключался и начинал биться над какой-то не слишком удручающей идеей, которая завершалась новой серией провалов. Затем я мог преуспеть в чем-то и добиться крошечного успеха, а позже – даже подняться по лестнице собственных амбиций. После этого я, конечно, погружался в нарциссическое самообольщение, и вот тут-то в моем воображении и могли зародится туманные, но весьма твердо произносимые высказывания по поводу архитектуры будущего.

Но наверняка все это было наглостью и беззастенчивым очковтирательством. Разве я способен достичь в жизни хоть чего-то? Я никогда не блистал оригинальностью, никогда не создавал ничего ценного и лишь разочаровывал окружающих (порой до полного изумления)! В моем багаже был лишь запас непредсказуемых способов испортить жизнь не только себе, но и тем, кого я люблю.

Конечно, я смог нарушить фундаментальную целостность пространственно-временного континуума, но чего уж тут хвастаться?

Но теперь я утыкаюсь носом в фотографии сконструированных мною зданий и начинаю кое-что понимать.

Когда меня выписывают из больницы, я настаиваю, чтобы родители и сестра доставили меня на стройплощадку, где я лишился сознания.

Спустя час я стою на своем рабочем месте, залитом монолитным фундаментом. Здесь имеются первые этажи здания: каркасы, собранные из стальных балок. В моем трейлере есть детальный макет будущего сооружения, и я долго разглядываю его. Макет дарит мне надежду – он все-таки похож на мой дом.

Насколько бы ни были взаимоисключающими воспоминания, прорастающие в моем разуме, я знаю, что я – Том Баррен из реального 2016 года. Однако во мне присутствует и Джон Баррен: его мысли, предпочтения и желания цепляются за мои собственные мысли и мечты, как склизкий налет, остающийся на коже после того, как рану освободят от перевязки.

Между прочим, это я знаю лишь потому, что однажды содрал бинт, которым мне перевязали локтевой сгиб, откуда брали кровь. В моем мире прикрывать кожу тряпками считалось, в лучшем случае, забавным анахронизмом.

Но до меня начинает кое-что доходить. Вплоть до полудня сегодняшнего дня во мне явно доминировало сознание Джона. Но я, Том, тоже присутствовал в нем, правда, был несколько смят и спрессован, как старая бумажка, которую забыли в кармане джинсов, побывавших в прачечной. Вот и подоспела очередная бессмысленная аналогия из вашего мира, где одежду делают из переработанных растений или шкур животных, а не из рекомбинантных молекул.

Я догадался, что между нами – мной и Джоном – имелся барьер, но он не был сплошным. С самого начала сознательной жизни Джон черпал откуда-то – скажем, с другой стороны – самые ранние проявления моего сознания. Он видел то, что видел я, но воспринимал все как плоды своего воображения. Его детские урбанистические пейзажи – я отыскал их в коробке, валявшейся в подвале родительского дома, – были поразительно точными воспроизведениями городов моего мира. Ультрасовременные идеи, которые он вводил в свои проекты, когда работал в голландской фирме, дерзкие концепции, ставшие причинами пристального наблюдения со стороны работодателей и зависти коллег, типичны и для рядовых, и функциональных зданий моего мира.