1941. Время кровавых псов - Александр Золотько

– Нет, – коротко ответил Егоров, которого совершенно не привлекала мысль поболтать с начинавшим, кажется, бредить Сличенко.

– Жаль… А если кто-то из бойцов… или моих лейтенантов обратит внимание и спросит? Что мы с вами будем говорить? Давайте мы вам вообще петлицы срежем… будто вы струсили и попытались избавиться от знаков различия. Шучу, шучу, не нужно так на меня смотреть… – Сличенко остановился, оперся правой рукой о дерево и несколько минут стоял, наклонившись, словно восстанавливал дыхание после долгого бега. – И ведь, казалось бы, пустяковое ранение… В кино пуля в плечо – так, ерунда, повод для короткого стона и мужественной улыбки… Вот сейчас меня стошнит… вы отойдите в сторонку, чтобы я не…

Сличенко вырвало.

– Водички нет? – отплевываясь, спросил капитан.

– Нет, – ответил Егоров.

– И ладно. – Сличенко провел по подбородку рукой, вытер ладонь о ствол дерева. – Не очень и хотелось… Пойдемте, тут, если напрямик, недалеко… километра два…

Они шли почти час, прежде чем их окликнул часовой.

– Свои, – сказал Сличенко. – Свои… Где Мордасов?

– Товарищ лейтенант у машин, – отрапортовал часовой.

– Значит, пошли к машинам… – Сличенко махнул здоровой рукой и прошел мимо часового, бросив на ходу: – Этот военинженер первого ранга – со мной. И крикни, чтобы ко мне прислали санинструктора, нужно поменять повязку… и таблеточку какую-нибудь скушать… Больно. Понимаешь, товарищ красноармеец? Больно…

В принципе, Севка неплохо переносил боль. Когда в детстве свалился с дерева, то без вопля и крика пришел домой, попытался скрыть свой перелом со смещением от родителей и заорал, только когда отец хлопнул его по плечу, здороваясь.

И когда грохнулся со скейта на спуске и скользил метров пятнадцать, оставляя на асфальте кожу с колен и локтей, не орал и не плакал, а шипел только сквозь зубы, подвергнутый обработке йодом.

В общем, Севка в этом смысле в себе был уверен. Нет, мысль о пытках и истязаниях у него вызывала почти панику. Там вырванные ногти, сдираемая кожа представлялись ему непереносимыми, но, наверное, не из-за болевых ощущений, а из-за необратимости разрушений тела. А боль… Ну, что боль? Поболит и перестанет, как говорила бабушка.

Севка просто не представлял себе, что боли может быть так много. И что она может быть такой… изысканной, что ли… И даже без тех самых разрушений.

Его не рвали на части, не подключали к электричеству и не подвешивали на дыбе. Его просто били. Даже не били, а бил – молчаливый улыбчивый мужчина лет сорока, со светлыми глазами и повадками профессионального массажиста.

При первой встрече он улыбнулся приветливо, молча кивнул, здороваясь, снял пиджак, повесил его на вешалку возле двери. Не торопясь, закатал рукава на белоснежной рубашке.

Севке даже показалось, что мужчина с неодобрением посмотрел на его руки, скованные наручниками за спиной. Потом, кстати, оказалось, что наручники мужчине действительно не понравились, на следующем сеансе Севку уже не заковывали, а связывали мягкой веревкой.

Мужчина подошел к Севке, сидящему на табурете, а тот даже не успел убрать с лица улыбку, которую изобразил на всякий случай.

И пришла боль.

Нельзя даже сказать, что Севку избивали. Не было широких замахов, брызг крови, хруста зубов – да и не нужно было всего этого. Вполне хватало коротких, размеренных тычков. В корпус, по рукам, снова в корпус, в бедро.

Севке даже в голову не пришло, что можно такое молча терпеть. Севка кричал, извиваясь, несколько раз падал с табурета на белоснежный кафельный пол, на втором сеансе рассек бровь о край табуретки, после чего его стали подвязывать руками к крюку на потолке. Севка стоял посреди комнаты, подняв руки, а мужчина с повадками массажиста, не торопясь, работал.

Массажист работал четко, спокойно, не демонстрируя злости и не угрожая. Он выполнял ритуал, за долгие годы ставший для него почти рутиной. Четко, экономно и чертовски эффективно.

Каждый день был похож на предыдущий. До боли похож.

Севку будил один из двух постоянных охранников: либо Дятел – высокий худощавый парень с острым носом, либо Горилла – приземистый, с длинными руками, мужик под пятьдесят. Вот они как раз Севку не обижали, у них были другие обязанности – проводить в туалет, принести еду, доставить в соседнюю с его камерой комнату и зафиксировать на месте допроса.

Через два часа они его отвязывали, снова отводили в туалет – хотел он этого или нет, позволяли умыться, а потом возвращали в пыточную, где уже стоял небольшой стол и два стула. На один сажали Севку, на другом размещался комиссар. И начинал разговор как ни в чем не бывало.

Комиссар даже записей практически не вел, просто задавал вопросы и внимательно выслушивал ответы. И то, и другое комиссар делать умел превосходно.

Это Севка понял еще в машине, когда комиссар процитировал ему записку Орлова.

– …что он имел в виду, когда написал, что очень советует спросить у вас точную дату вашего рождения и выбить честный ответ? – спросил комиссар.

Он не стал ни кричать, ни делать страшные глаза, просто поинтересовался как бы между прочим, предложил вместе подумать над странным предложением странного же старшего лейтенанта.

«Суки брехливой», – подумал Севка. Это ж он за что так поступил с Севкой? Ведь обещал, что приведет… не сдаст, не подкинет, а даже, наверное, расскажет о Севке хоть что-то. То, например, что Севка достойно вел себя под огнем, что не захотел Севка сдаваться в плен к немцам.

Вместо всего этого Орлов послал Севку почти на верную смерть, а потом передал писульку. «Спросить точную дату» и «выбить честный ответ». Сволочь.

Как тут можно спокойно отвечать на вопрос комиссара?

Просто сказать, что родился… родится через сорок восемь лет? И что даже не знает, как сюда попал? И что попал сюда из две тысячи одиннадцатого года и что советской власти уже давно нет, Союз развален и чекистов называют кровавой гебней? Очень весело все это будет звучать на прифронтовой дороге.

А комиссар ждал, внимательно глядя в лицо Севки. И не торопил. И не требовал отвечать, сообщать точную дату рождения и не грозил расправой и пытками.

– … – сказал Севка.

И замолчал.

Машина вильнула в сторону, Севку качнуло к дверце.

– Петрович, ты бы аккуратнее, – не сводя взгляда с Севки, попросил комиссар.

– Куда уж… – буркнул водитель. – Сами ж видели, когда сюда ехали, что на дороге творится…

Севка посмотрел – машина как раз двигалась мимо нескольких искореженных обгорелых грузовиков. Вздрогнул, увидев неподвижные тела на обочине.

– Покойников так и не убрали, – сказал водитель. – Нужно было сказать…

– Уже и не успеют, – тихо ответил комиссар.

– Не успеют… – сказал водитель. – От самой границы своих оставляем и оставляем…