Легкомыслие - Ринат Валиуллин

– Вот и я говорю, что провинции хочется блеска, славы, признания, потому что когда ты живешь на краю государства, как на краю нервного срыва, хочется сорваться в центр, залезть в ящик и до всех докричаться, всех покорить, если не хочешь пустить корни в тихом омуте, я бы даже сказала спустить.

– Желание стать нужным, необходимым, важным, богатым, оно зашкаливает, как стрелка у спидометра спортивной машины. Жми на газ и не тормози, а там как повезет.

* * *

– Вы любите театр?

– Редко.

– Это как?

– Слишком часто попадал на цирк, на маскарад, на балаган. Лицедейство в квадрате, переигрывают, что ли, если комедия, то преследует впечатление, что не зрители смеются, а над ними, да и в драме не зрители плачут, а над ними. Симптомы хорошего театра должны отражаться в зале, на лицах.

– И какой по вашему критерий хорошего театра?

– Актерам необходимо стать зрителями, а зрителям актерами на сцене. И зрители на сцене должны поверить зрителям в зале, почувствовать их переживания.

– Мудрено как-то.

– Однажды я наблюдал, как за спектаклем переживают дети. Их лица. Вот это был настоящий спектакль, настоящий театр. Там и труппа из одного человека с куклой, зато зритель – настоящий. Сочувствующий. Индифферентность, вот что пугает.

– А легкомыслие не пугает?

– Нет, только удивляет, когда легкость в кредит, а тяжесть поступков на потом остается.

– Вас, кроме психологии, что-нибудь интересует?

– Сегодня? Да. Математика, физика, химия, – легко иронизировал Герман. – Открытия в этой сфере.

– Например?

– Вы знакомы с такой наукой, как топология?

– Наука о топоте? – засмеялась Саша, ответив ему своей иронией.

– Ну, почти. Когда при изменении формы изменяются физические свойства предметов.

– Нельзя терять форму, иначе поменяются не только свойства, может замедлиться реакция или вообще остановиться, – напомнила Саша о чистом листе Германа.

– Я помню, постараюсь удержаться в формате «А четыре».

– Да, для «А два» придется покупать новое зеркало, чтобы помещаться.

– Если бы только зеркало, новую кровать, спальню, женщину… новую, – сделал Герман еще глоток коньяка. Мысли его бежали впереди, в то время как телу уже хотелось растянуться где-нибудь, на диване.

Вдруг я понял, я увидел себя зрителем, Сашу – драмой, отношения – комедией. Женщина – это всегда проблема, это всегда вопрос, мужчина – ответ, она ищет ответственного.

Женщина – любовь, пусть даже безответная, мужчина – флирт, он боится, что кто-то потревожит его одиночество и тому придется убираться подальше от понаехавших детей. Одиночество всегда было против толпы, пусть даже маленькой, семейной, домашней.

На улице шел снег. Он шел так же медленно, как и я, чтобы потом лечь. И смотреть на звезды. Он с земли – на небе, я с дивана – на экране. И чтобы никто не трогал, не лепил из меня жену. Если муж – снеговик с морковкой, все равно из меня ничего не выйдет, кроме снежной бабы. Поставит диагноз: «Холодная ты». «Да, холодная, если некому согреть».

Раньше я тоже считала, что мой мужчина должен быть непременно красивым, но со временем поняла, что красота в мужчинах не самое главное, точнее сказать, совсем не главное, между нами говоря – недостаток.

Сидит такой в голове, берет, читает тексты моих ролей, ничего ему не нравится, комкает и бросает, комкает и бросает. Когда текст совсем не лез в голову, чтобы вжиться в роль, я записывала его на обоях в своей комнате, и определенно начинались изменения в жизни, потому что каждый день я упиралась в него до тех пор, пока он не становился моей вегетативной системой Станиславского, до тех пор пока он не начинал течь внутри меня, звучать во мне. Новая роль – новые обои. Меня все время волновал вопрос, как они создаются, тексты… Некоторые калечат, другие – лечат.

«Судя по почерку, она очень разборчива». Герман перекинул очередной «А четыре» в конец сочинения.

– Нет, я не палач, не лекарь человеческих душ. Я скорее музыкант.

– Где-то я это сегодня уже слышала, про музыканта, к которому сбежала Виктория.

– Клянусь, это случилось интуитивно. Я не занимаюсь чужими душами, я работаю исключительно со словами. И в отличие от артистов играю то, что меня волнует. Текст – это оркестр, писатель – дирижер. Очень важно научить их играть громче, тише и главное – по месту, чтобы они звучали. Мелодии этого оркестра зачастую совпадают с мотивами читателя. Я попадаю в цель интуитивно, как только что. Потом они ходят и напевают.

– Я вообще современное читаю с трудом, отдает пластмассой.

– Скорее деревом, по аналогии с рублем. И валюта эта на сегодняшний день нестабильна, она находится в постоянной стагнации. Курс ее определяется спросом, романы выходят от авторов со скоростью ежемесячных журналов. Все это напоминает осень, листопад, в котором можно пошуршать желтой прессой.

– Да, но у них же находятся читатели?

– Они – самые главные редакторы.

– В смысле?

– Если у писателя есть имя, точнее сказать, его имя уже стало брендом, то до текста в издательстве нет никому дела. Самое большее – его прочтет художник, потому что ему надо сделать обложку. Как-то она должна соответствовать теме. Дальше вся надежда на читателя, который ответственнее всех подходит к своей обязанности. Он обязательно купит новую книгу или посмотрит новый фильм. Разве в театре не так?

– В конечном итоге да. Зрители – они все определяют. Остальным до лампочки, что там ставят, лишь бы полные залы, лишь бы касса.

– Лишь бы тыква, – добавил Герман улыбнувшись, давая понять, что он читал Сашино эссе. – Думаю, что сейчас так во всем. К примеру, заседает дума, разве есть дело кому-то до чужих проектов, когда фракция носится со своим. Граждане потом разберутся, когда их коснется. Здесь, как в итальянском частном бизнесе: ты купил пиццу у нашей семьи, я выпил кофе в вашем кафе, есть четкая иерархия, кто кого и за сколько поддерживает. И в кино то же самое. Сняли, поставили в прокат, прокатили зрителя. Куда было путешествие? Доволен он им или нет? Это уже никого не волнует.

– В кино я переживаю, иногда. Даже больше, чем в театре.

– Да ладно, бывает, я тоже пущу слезу, но потом, когда мне объяснят, что шторм снимался в бассейне, а не в море, становится смешно.

– Значит, сюжет зацепил. В книгах ведь тоже от этого много зависит?

– Я к сюжету обычно не привязываюсь. Меня он не волнует. Сюжет, как правило, уже сформирован. Уже есть скелет, и это он уже обрастает впечатлениями, остается им только придать рельефа. Скелету важен язык.

– Мой младший брат в своих играх называет это прокачать героев, в компьютерных играх, – вспомнила Саша, что у нее есть брат.