Черный кандидат - Пол Бейти

Спенсер вынул блокнот, ручку и начал заседания.

– Я рад, что все смогли прийти. Мы собрались здесь, чтобы помочь Уинстону Фошей найти, как он говорит, «правильный путь». Все мы знаем его как непростого молодого человека с неиспользованным гигантским потенциалом. И Уинстон, я знаю, что ты с цинизмом смотришь на все это и происходящее напоминает тебе поминки, но имей в виду, что сегодня мы, в отличие от Антония и Брута, пришли не хоронить тебя, а хвалить.

Фарик повернул набок козырек своей бейсболки.

– Борзый, я не вдупляю, что этот клоун говорит, но я пришел сюда, чтобы убедиться, что ты найдешь работу и вернешь мне долги, ниггер.

– Пошел ты. Будут деньги – отдам.

– Давайте начнем. Уинстон, одна из начальных задач Старшего брата – поставить в известность группу поддержки Младшего брата, оценить силу социальной сети, потом сформулировать план действий.

– Минуту.

– Да, мистер Фошей.

– Я не могу с чистой совестью быть частью всего этого, не зная ваших политических симпатий, мистер Трокмортон. Откуда нам знать, что вы не ведете Уинстона по дороге черной апатии?

– Для начала я не верю в ярлыки.

– И все равно ты жидовский ублюдок.

– Спасибо, Фарик. До того как меня столь грубо снабдили ярлыком, я говорил, что для меня политические термины, вроде «левый», «правый», «демократ», «республиканец», не имеют значения. Они ничего не говорят о политической личности или мотивах человека. Степень политической зрелости я оцениваю по тому, пишет ли некто слово «черный» с заглавной буквы и правильно ли произносит имя Энтозаке Шангеи.

– Кого? – спросил Давуд.

Гасто пихнул локтем туповатого товарища.

– Ну та, ты знаешь, сестра, что написала «Радуга для цветных телок, у которых руки слишком короткие, чтобы играть в ладушки с Богом».

– Ага, вспомнил. Какая-то сучка рассказывает, как братья их не уважают. Крутая была штука – я смотрел под коксом.

– Мы можем вернуться к делам Уинстона?

Клиффорд барабанил пальцами по столу.

– Я просто не хочу, чтобы пострадала целостность моего сына как сильного черного мужчины. Мы обязаны обеспечить его развитие как черного мужчины, наследника африканской аристократии, южного рабочего класса и некоторых безбашенных бруклинских ниггеров, которые не признавали компромиссов.

Многозначительно воздев палец, Спенсер прервал его:

– Не думаю, что мы должны так далеко заходить с «правом черного человека на самоопределение». Это как вычислять значение числа пи до пятимиллиардного знака после запятой – ну и что?

– Минутку, черт побери!

Все присутствующие, как участники спиритического сеанса, завертели головами, пытаясь понять, откуда раздается бестелесный глас.

– Есть там кто-нибудь?

– Блин, мама ж еще на линии! Заткнитесь все! Говори, мам.

– Слушайте. Это жизнь Уинстона. Пускай Уинстон решает, что ему с ней делать. Мне пора, пока, сынок. Позвоню попозже.

– Мам, я тебя люблю.

После внушения миссис Фошей все застыли в креслах, ожидая, что Уинстон возьмет на себя управление собранием и своей жизнью. Но он, не замечая внезапной тишины, порылся в рюкзаке и вынул из него коробку с едой. Отставил в сторону контейнер с печеной свиной лопаткой, фасолью, желтым рисом и каяном. Потом снял обертку с тонкого вялого буррито. Откусил от него и тут же выплюнул все обратно.

– В «Тако-Белл» не могут не переврать заказ. Сказал же, никакого лука.

Уинстон неторопливо завернул остаток буррито в бумагу, вытер рот салфеткой и сказал:

– Первое – эти ниггеры должны уйти.

– Кто, мы? – ошеломленно спросили Гасто, Давуд, Шугаршак и Дьюк, прижав указательные пальцы к своим грудинам. – Это еще почему?

– Вы, четыре ублюдка, уклонявшиеся от призыва, носящие дашики, водящие коричневые машины, носящие летом кожаные плащи, зациклившиеся на придурочных семидесятых, идите вон. Вам не место в моей сети социальной поддержки.

Клиффорд попытался защитить друзей:

– Уинстон, этих братьев ты знаешь всю свою жизнь. Кто присматривал за тобой, пока меня не было? Они. Кто приучил тебя к Майлзу и Монку? Они.

– Ни хрена они меня не приучали. Они приходили к нам домой, только чтобы перекантоваться, курнуть и пофлиртовать с мамой. И когда вырубалось электричество, они тырили мой двухкассетник, потому что он работал от батареек, и заставляли меня слушать всю эту ебанутую блим-блям-музыку.

Клиффорд накрыл руку Уинстона своей ладонью.

– Уинстон, эти четверо всегда были рядом. Гордые черные мужчины, которые пожертвовали своей молодостью, чтобы молодым людям вроде тебя не приходилось проходить через то, через что прошли они. Не забыл ли ты?

Воспоминания о том, какими успокаивающими были дни, когда четверо парней реквизировали их крохотную квартирку, словно войска союзников во время Второй мировой, начали подтачивать решимость Уинстона. Колкие перебранки их с матерью веселили. Сигареты с ментолом торчали из пепельниц, которые Уинстон делал в школе, как дымящиеся пушки с крепостных стен. Уинстон чувствовал себя защищенным. И, хотя он был слишком мал, чтобы знать, что война закончилась больше десяти лет назад, он хотел быть достаточно взрослым, чтобы сражаться на передовой Революции. После обеда мужики сидели на диване и чистили оружие. Они осторожно капали коричневое масло на движущиеся части и разгоняли их подушечкой пальца.

– Я помню, как Гасто подстрелил меня, чистя свою блядскую пушку. Вот что я, на хуй, помню.

– Ты же знаешь, что это был несчастный случай.

– В упор в мое, бля, бедро.

– Он не специально.

Клиффорд взял Уинстона за плечо и встряхнул. Тот отогнал картину собственной ноги, из которой толчками била кровь. Бренда, затягивающая вокруг бедра импровизированный жгут из пояса от махрового банного халата.

– Уинстон.

– Что?

– Мы тут все черные мужчины, а мужчины, особенно черные мужчины, совершают ошибки. Нам нужно прощать друг друга и работать вместе. Ты достаточно умный молодой человек, ничем не уступающий Малкольму, Хьюи[24] и Элдриджу[25] в твоем возрасте. Многие великие черные мужчины попадали в ту же ситуацию, что и ты сейчас. Иисус, Ганнибал, Пушкин, Бейб Рут и Бетховен – все они слушались старших, и тебе надлежит поступить так же.

Уинстон посмотрел на человека, которого выбрал себе в старшие.