Министерство будущего - Ким Стэнли Робинсон

И получается?

Не всегда. Но если инвазия губит посевы и мы не в состоянии ее остановить, то очищаем поле и отправляем все растительные отходы на переработку. Отходы тоже часть нашей системы, в нее входят «свои» насекомые, если можно так выразиться, они без проблем съедят испорченные растения вместе с вредителями. Все это закладывают в баки. Амебы в баках жрут все без разбора. От них мы получаем продукт, похожий на муку, а еще этиловый спирт для оставшихся машин, использующих жидкое топливо. В случае определенных инвазий мы выжигаем поле целиком, оставляем под паром на сезон или два, потом возвращаем в дело. Пытаемся сажать каждый раз что-нибудь другое. Учимся по ходу дела, работа еще не закончена.

– Значит, у вас есть «дети Кали» в форме микробактерий, – шутит Б. М опять хмурится.

– Все под солнцем имеет свой цикл, – отвечает Индра.

Это напоминает всем, что мы жаримся на полуденном солнце. Бешеные псы и англичане[8], ирландские женщины. Даже Б выглядит перегревшимся.

Местные выставляют энтузиазм напоказ, тычут пальцем в небо. Так много солнца! Ведь это энергия, верно? Энергию солнца можно использовать для извлечения воды прямо из воздуха, водорода из воды, выращивать растения для биопластмасс и биогорючего, чтобы заправлять машины, которым еще требуется жидкое топливо, использовать водород для питания турбин. Солнце помогает растить леса, связывающие углерод, поставляющие биоуголь для горелок и древесину для строительных нужд. Индия – одна сплошная солнечная электростанция замкнутого цикла. Зеленая сила. Другие страны не имеют столько солнечного света, минералов и людей, особенно людей. А еще полезных задумок.

М и Б с натянутой вежливостью кивают. Они это уже слышали. Не надо ломиться в открытую дверь. Здесь жарче, чем в аду.

Индия – новая, все согласны. Наши индийские хозяева очень довольны тем, как идут дела. Однако заметна нервозность. М и Б определенно ее видят, особенно у Ч, да у в местных тоже. Агрессивная гордость. Не трогайте нас. Чужие Индии не указ, это время прошло и не вернется. Постколониальная обида? Постгеоинженерное самооправдание? Усталость от пренебрежительного отношения мира к Индии? Все вместе взятое?

Мы приехали в Швейцарию поездом из Австрии. В Австрию закрытые поезда приходили из Италии. Швейцарцы все составы останавливали в Санкт-Галлене, просили пассажиров покинуть вагоны и пройти регистрацию. С нами поступили точно так же. Большинство пассажиров в нашем поезде были из Алжира и Туниса, «лодочники», приплывшие в Италию в надежде попасть во Францию или Романскую Швейцарию, чей язык нам понятен. Пересечь границу Швейцарии – большущий шаг к цели.

Нас согнали в кучу в огромном здании, похожем на зал паспортного контроля в аэропорту, только не таком новом. Допрашивали на французском, потом мужчин отделили от женщин, что вызвало много волнений и недовольства. Никто ничего не понимал, пока нас не привели в небольшие смотровые кабинеты и не провели беглый медосмотр, заставив раздеться до пояса и подставить грудь под рентген. Прошел слух, что они ищут признаки туберкулеза. Это само по себе оскорбительно и возмутительно, поэтому, одевшись, воссоединившись с женщинами и узнав, что их тоже раздевали, мы рассердились не на шутку – пусть рентген проводил женский персонал, но общим процессом все равно управляли мужчины. Сам подход был унизителен, и, естественно, подобное случалось не впервые – беженцы по определению не совсем люди, перекати-поле, однако этот инцидент переполнил чашу терпения. Мы ехали в Швейцарию, страну чистоты и порядка, а с нами обращались как со скотом. Вот мы и психанули. Некоторые подметили иронию: подобное обращение мы посчитали оскорбительным лишь потому, что находились в Швейцарии и ожидали приличного обращения; в Египте или Италии унижения – норма, и мы бы не пикнули. С нами и не такое еще случалось. Как бы то ни было, мы разозлились, и, когда охранники повели нас обратно к поезду, стоявшему на южной ветке, которая вроде как вела обратно в Австрию, многие начали громко протестовать, и никакие увещевания охраны не помогали. Мы отказались идти к этой ветке – какой смысл? Мы же видели, как другие поезда уходят с южных веток на восток, и были уверены, что наш поезд отправят в том же направлении. Когда тебя силком заталкивают в вагон, ощущение, скажу вам, не из приятных.

Охранникам прислали в подкрепление солдат с длинными винтовками за плечами. Мы и на солдат стали орать, а когда они взяли винтовки на изготовку, на отряд бросились несколько молодых парней. Остальные их поддержали. Мы добирались сюда из Туниса целых семь месяцев и просто не выдержали.

Ни один швейцарский солдат не открыл огонь, однако, когда мы пересекли станционные пути и толпой подбежали к зданию, навстречу нам вышли новые солдаты, а в воздухе вдруг завоняло слезоточивым газом. Одни шарахнулись в стороны, другие атаковали полицейский заслон, перед самым зданием завязалась серьезная драка. Было заметно, что полиция получила приказ не стрелять, поэтому мы осмелели, начали давить, группа молодых парней свалила полицейского, отобрала у него винтовку, кто-то выстрелил из нее в других полицейских, и тут все вдруг резко переменилось. Вспыхнула настоящая война, да только у наших была всего одна винтовка. Люди вокруг меня начали с воплями падать на землю. Кто-то крикнул: «А пули-то резиновые». Резиновые! Мы снова бросились в атаку, в суматохе группа наших проникла в здание. Внутри, по сравнению с тем, что творилось снаружи, было безопаснее всего. Да только к этому времени мы окончательно потеряли разум, у нас на глазах стреляли в наших людей, пусть и резиновыми пулями, поэтому мы избили всех, кого застали в здании. Кто-то нашел какую-то горючую жидкость и поджег большой приемный зал, и, хотя пожар получился не сильный, само здание не загорелось, дыма было хоть отбавляй – дым не такой едкий, как слезоточивый газ, но, возможно, вреднее для здоровья. Мы не соображали, что делаем, просто сходили с ума, не пропускали полицию в здание, одновременно пытаясь его поджечь, хотя сами находились внутри. Пожалуй, этот момент можно сравнить с атакой смертников. Никто из нас в тот момент ни о чем не задумывался. Я никогда не забуду это ощущение безоглядного бунта, безразличия, выживешь ли ты или погибнешь, желания причинить побольше ущерба любым способом. Главное – нанести урон, а там пусть убивают. Я жаждал, чтобы весь мир страдал, как страдали мы.

В конце концов осталось только лечь на бетонный пол, чтобы не дышать дымом. Большинство так и сделали, и нас вытащили поодиночке, стреножив, как овец перед закланием.

После допросов всех отправили во Францию. Мы воссоединились с семьями. Выяснилось, что во время бунта погибло шесть человек, среди них ни одного швейцарца. Здание почти не пострадало. Сохранилось только ощущение бунта. О, его я никогда не забуду. Когда теряешь последнюю надежду и страх, ты уже не совсем человек. Лучше или хуже – сказать трудно. Главное, что на целый час я перестал быть человеком.

К концу лета 2032 года ледяной покров Северного Ледовитого океана растаял полностью, на следующую зиму толщина морского льда не превысила даже метра, ветры и течения разломали покров на острова блинчатого льда, разделенные шугой или салом, даже внутренними «морями» шириной несколько километров. Когда наступила весна и пригрело солнце, зимняя шуга быстро растаяла, и летом круглосуточный солнечный свет проник в океан на большую глубину, значительно нагрев воду, отчего следующей зимой ледяной покров стал еще тоньше.