Клара и мистер Тиффани - Сьюзен Вриланд

— Он — мужчина, Клара!

— Мужчина не сбегает и не покидает невесту в гостиничном номере. Он должен иметь намерение сбежать.

— Но Эдвин не забрал свой сюртук. — Джордж застучал кулаком по ограде. — Вот чего мы не знаем: приехал бы он сюда, если бы ты не была с ним.

Я ощутила ненамеренный укол обвинения.

— С ним случалось нечто подобное раньше?

Время для вопроса оказалось неподходящим. К беседке приближался шериф Холлистер.

— Извините, что прерываю вас. Это вы его брат?

— Да. Джордж Уолдоу.

— Завтра они собираются обследовать западную часть озера. Если не найдут его, боюсь, прекратят поиски. Чем дольше вы ожидаете, тем менее вероятно…

— Я знаю, — быстро прервал его Джордж.

— Самая пора нанять сыщиков.

— Пойдемте.

Мы прождали десять дней в «Кей-парке», пока два детектива пытались напасть на след Эдвина. Время угнетающе действовало на нас. По мере того как действительность становилась все более прозаичной, мы старались не говорить ничего, что могло бы расстроить другого. Мы без всякой цели плавали на лодке, Джордж беспорядочно рисовал, пока температура не упала очень резко и не установился сильный ветер.

Эдвин ушел в одной рубашке! Я думала о сонетах барда, определяющих любовь: истинная любовь «глядит на ураганы и никогда не содрогается». Я содрогнулась.

Сыщикам удалось выяснить, что Эдвин проследовал через Клинтон и Белойт, штат Висконсин, где на автобусной станции спросил, как проехать в Саванну, штат Иллинойс. Неделю спустя эти ищейки напали на его след в Дюбюке и Давенпорте, но вновь потеряли. Надежды Джорджа таяли. Он дал телеграмму родителям в Коннектикут.

Ранний мороз придал дрожащим на ветру листьям клена глубокий кровавый оттенок, а листьям дуба — болезненно-желтый. Как-то утром перед завтраком я подошла к окну гостиной и увидела Джорджа запускающим камни в озеро, один за другим, разозленно мечущимся по берегу, неистово швыряющим их. Он вернулся, дрожащий от холода и смущенный, когда увидел, что я наблюдаю за ним.

Во время завтрака раздался гогочущий шум: гуси возбужденно забегали по лужайкам, расправляя крылья. Один гусь захлопал крыльями и поднялся в воздух, более не удерживаемый земным тяготением, бешено гогоча. Остальные последовали за ним, образовав клин. Их красивые белые подкрыльники были окаймлены черным, шеи вытянуты в воздух. Затем стая гусей оторвалась от земли с сильным хлопаньем крыльев, с лужайки, на которой стояли мы, а другая стая снялась с воды и образовала свой клин. Вожак каждого клина быстро набирал скорость. Над озером и побережьем небо заполнилось: гогот звучал ликованием полета, свободы движения, вечного зова инстинкта.

— Эдвин назвал бы это великой драмой птичьей миграции, — сказала я.

Мы наблюдали, стоя близко друг к другу, но разделенные в наших печальных мыслях, пока птицы в небе не превратились в точки. А затем пространство поглотило их.

Гусь, о мой гусь, ты больше не привязан к земле, ты больше не мой. Не складывай свои крылья.

Все еще не отрывая взгляда от неба, я отбросила осторожность и спросила:

— Ты так и не ответил. Он когда-нибудь раньше сбегал?

Джордж, казалось, боролся с собой. Наконец пробормотал:

— Однажды. Но это было десять лет назад.

— Расскажи.

Джордж отвернулся и заговорил:

— Он учился в Эндоверском колледже в Массачусетсе. Во время каникул между семестрами Эдвин поехал на юг с сокурсником в направлении Чарлстона. Возвращаясь на север один, вместо того чтобы прибыть в Эндовер, он оказался здесь, на озере Джинива. И не мог вспомнить, каким образом попал сюда. Эдвин не помнил ничего, после того как сел на поезд, направлявшийся на юг. Мои родители не потеряли его, потому что считали, что он вернулся в Эндовер после поездки со своим другом, а он прибыл туда как раз в день начала нового семестра. Вероятно, пришел в себя сам здесь, на озере, а затем вернулся в колледж. Прошло несколько лет, прежде чем Эдвин признался мне в этом.

— Ты знал и не сказал мне? Просто предоставил мне свободу действий? Почему ты ничего не сообщил после того, как он сбежал из Натли подобно сумасшедшему?

От моих обвинительных воплей Джордж съежился. Прежде чем он заговорил, обращаясь к пустынному небу, прошла не одна минута.

— Потому что я не смог бы заполучить тебя в жены. Но вот он бы смог. — В его голосе послышались визгливые нотки. — Я не мог устоять перед перспективой твоего вхождения в нашу семью. И мне так хотелось, чтобы Эдвин добился тебя, был счастлив. Если бы ты сказала «нет», он бы сломался.

Вернувшись на Ирвинг-плейс после месяца разительных перемен от счастья до ярости, измученная несправедливым оскорблением и горем, я распаковала вещи, часто останавливаясь, чтобы уставиться в ничто и гадать, чем же Эдвин занимается в эту минуту: страдает ли, терзается душевной болью, пребывает в полной безмятежности или в замешательстве подобно мне. От такого количества возможностей у меня начало пульсировать в висках, заболела челюсть. Я устроилась поуютнее в своей кровати, в этом дневном убежище, открыла томик Эмили Дикинсон. Наткнувшись на пометку на странице, я обрела не столько утешение, сколько мудрость. В дни моей невинности я, должно быть, сочла стихотворение «Расплата» умным, пока не познала его правдивость.

Проницательно, иронично — да, но не утешительно. Я усомнилась, погружалась ли поэтесса когда-нибудь в ночь любви, подобную ночи Изольды или моей. Если да, то она слишком контролировала себя, чтобы не утратить свое спокойствие, и я тоже не хотела терять мое. Слова расплывались перед моими глазами, и это жгучее чувство, которое возникает, когда начинают подступать слезы, уже отягощало мои веки. Я потянулась за носовым платком мистера Тиффани, но опоздала. Утрата сокрушила меня. У меня был носовой платок от мистера Тиффани, калейдоскоп от Фрэнсиса, а что же от Эдвина? Ничего. Он не дал мне ничего, кроме обещаний. Я была лишена даже какой-то памятной вещицы, которую могла бы в минуты одиночества и отчаяния сжать в руках, подобно страждущей монахине, припадающей к распятию. Почему я оказалась такой неудельной, что теряла одного мужчину за другим?

Стук в дверь спас меня по крайней мере от этого приступа жалости к себе.

— Это я, Элис!

Я широко распахнула дверь.

— Теперь я живу здесь, — сообщила она. — Последовала твоему совету. Западная Двадцать пятая улица находится слишком далеко от Тиффани.

Мы бросились в объятия друг к другу.

— Ты выбрала самое подходящее время. Твое лицо — луч солнца после дождя.

— Ты можешь не говорить мне то, что тебе неприятно.