Все не случайно - Вера Алентова

Сценическое движение преподавал нам Борис Смирнов, и мы, не очень подготовленные физически, на его уроках ухитрялись делать сальто. Он был фанатом движения, и легкие пути его не вдохновляли. Высокий, худой, с аскетичным, жестким лицом, он был уверен, что любому человеку подвластно самое сложное движение. Но однажды на занятии что-то пошло не так и один молодой человек, не с нашего курса, неудачно упал. После этого случая сложные движения Смирнову делать с ребятами запретили, а простые казались ему скучными, и он покинул школу-студию.

Фехтование! Как же это красиво, эффектно, изящно. Наш педагог Аркадий Немеровский был настоящим корифеем, ставил сценические бои в спектаклях Рубена Симонова, Охлопкова, Мейерхольда, преподавал фехтование во всех театральных вузах Москвы. Высокий, с небольшим животиком, подтянутый мужчина лет пятидесяти, модно и элегантно одетый, темноволосый с чуть седеющими висками, доброжелательный и жизнерадостный. Он уверял нас, что фехтование это просто, если все делать правильно. Бои, которые он ставил, выглядели захватывающими, сложными, стремительными и, как нам казалось, невыполнимыми. Но Немеровский, улыбаясь, неторопливо и четко отрабатывал со студентами каждое движение: сначала очень медленно, а потом постепенно увеличивая темп. И оказалось, даже самые сложные трюки не так страшны и действительно выполнимы, если все делать правильно. И какое мощное впечатление они производят! Я, со своим темпераментным фехтованием вкупе с коротким текстом, сумела завоевать симпатию Бориса Равенских, когда показывалась к нему в театр Пушкина. Спасибо, Аркадий Борисович.

Андрей Донатович Синявский преподавал у нас на четвертом курсе советскую литературу. Было ему лет сорок, запомнилось его сильное косоглазие, из-за которого сосредоточиться на взгляде преподавателя было непросто. Только мы окончили четвертый курс, как его арестовали. Синявский под псевдонимом Абрам Терц публиковал за границей произведения, которые на родине сочли антисоветскими. Суд над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем стал заметным событием в интеллигентской среде, виновными оба литератора себя не признали, но наказания избежать им не удалось. Как педагог Андрей Донатович не показался мне интересным и больше запомнился этим едва ли не самым громким случаем в истории арестов диссидентов.

Надо сказать, что и мы с мужем одно время увлеклись диссидентским движением, много читали самиздатовской литературы и даже ходили на какие-то собрания, правда, довольно скоро в диссидентстве разочаровались.

Меня очень любил Василий Осипович Топорков, художественный руководитель нашего курса. Работал с нами только однажды – над водевилем «Воздушные замки». Этот, один из дипломных наших спектаклей, играли мы радостно и легко. Репетировал Василий Осипович вдохновенно, часто показывал, как надо играть старинный водевиль – а толк он в этом знал, – в свое время служил у Федора Корша, антрепренера, основавшего частный театр, очень популярный в Москве. Театр Корша просуществовал 35 лет, с 1882 по 1917 год, и был славен своим комедийно-фарсовым репертуаром. Топорков много играл у Корша и ценил этот уникальный опыт.

Однажды он принес нам пластинку, чтобы мы послушали, в каком ритме нужно играть водевиль. А на проигрывателях были предусмотрены разные скорости вращения – 33, 45 и 78 оборотов. И вот Василий Осипович включил скорость 33 оборота, а поставил старинную пластинку, рассчитанную на 78. Сидим мы в аудитории, слушаем нелепо-тягучую музыку и недоумеваем, почему водевиль должен играться в таком заунывном темпе. А Василий Осипович нервно приговаривает: «Вот так, вот так, но что-то не так!» Потом он сообразил, что именно не так, поставил на нужные обороты и, очень довольный собой, спросил, поняли ли мы, как нужно существовать в водевиле. И добавил, чтобы мы ни в коем случае не перепутали первое звучание со вторым. Мы, конечно, все поняли, но между собой, с беззастенчивостью юности, долго посмеивались над конфузом старого человека.

Приходил он к нам всегда в крахмальной рубашке, эффектном галстуке, идеально сидящем костюме – жена следила, чтобы Василий Осипович выглядел безупречно. Жену звали Лариса Мамонтовна, она была дочерью Мамонта Дальского, известного драматического актера. Услышав впервые ее отчество, я не поверила своим ушам. Я представить не могла, что у человека может быть такое имя.

Однажды первого сентября Василий Осипович Топорков и Борис Яковлевич Петкер (знаменитый мхатовец, тоже прошедший школу Корша) сбросили с себя пиджаки и сыграли перед студентами сцену Чичикова и Плюшкина из «Мертвых душ», поставленных еще Станиславским в 1932 году. Этот урок мастерства они решили преподать не на сцене, а прямо среди нас, в зале, на расстоянии вытянутой руки. Боже мой, что это было! Совершенно живая и современная речь двух хитроумно торгующихся людей! Это было невероятно! Я поняла, что таких вершин абсолютной простоты и достоверности в сложном гоголевском тексте могут достичь только гении.

И один из этих гениев занимался с нами, начинающими, совсем еще не гениями, проявляя дружелюбие и такт, а меня даже отличал какой-то особой любовью, что, разумеется, льстило мне и вдохновляло.

Так называемый «обслуживающий персонал» школы-студии был необычайно добр и внимателен. В костюмерном цехе нам выдавали прелестные платья и шляпки, а на старших курсах даже водили в подвал под лестницей, где находился в то время склад костюмов МХАТа и где мы вместе с костюмерами искали что-то подходящее.

Совершенно очаровательная, крохотная, по-домашнему уютная, старенькая служительница нашего тесного гардероба, где мы снимали верхнюю одежду, Софья Ароновна, всегда сидела за столиком перед дверью. Она все про всех знала и всех помнила по имени: и новых учеников, и тех, что давно окончили вуз.

После нас училась в школе-студии наша дочь Юля, а после нее – наш внук Андрей. В стенах старой школы сделали ремонт, объединили все наши огромные аудитории в единое пространство, разделяемое, если нужно, тканевыми перегородками. Вместо склада костюмов под лестницей теперь кафе, а на месте нашей столовой у теперешних студентов сцена. Аудитории школы-студии переехали в здание пельменной, где мы в первый раз трапезничали с будущим мужем. Кабинеты там маленькие, с низкими потолками, коридорчики узенькие, и нам, старым студентам, жаль огромных светлых окон и высоченных потолков – жаль утраченного размаха!

Когда мы учились на третьем курсе, в Москву на гастроли приехал итальянский театр под управлением Луиджи Скуарцина. Персонажей, не говорящих текст, итальянцы с собой на гастроли не возили, а обращались за помощью в театральные школы. И вот к нам в институт заявились просители в поисках двух красивых девочек на бессловесные роли манекенщиц. Просмотрев варианты, итальянцы выбрали с нашего курса Сашу Дорохину и меня: я блондинка, она брюнетка. Нам было лестно, что выбрали именно нас, и в день спектакля мы, гордясь своей красотой, явились на утреннюю репетицию – гастроли проходили в театре им. Вахтангова. Нас привели на сцену и представили симпатичному, импозантному человеку лет сорока. Им оказался сам Скуарцина. Он спросил, на каком языке нам удобнее общаться: французском, английском, немецком или, может быть вдруг, на итальянском? Под ложечкой засосало. Наш французский – почти в зачаточном состоянии, английский сознательно забыт, чтобы с французским было легче разобраться, да и забывать было особенно нечего. Про немецкий с итальянским и говорить не стоит. Так что, опустив очи долу, мы сообщили, что лучше всего понимаем русский. «Ага, значит, с переводчиком», – легко согласился Скуарцина, нимало не смутившись. С помощью переводчика он объяснил, что нас пригласили на роль средневековых манекенщиц, что двигаться предстоит не простым, а особым шагом, через всю сцену, от одного портала к другому. Он показал, каким именно шагом следует идти, и мы этот шаг быстро освоили, несколько раз прорепетировали, и Скуарцина нашу работу одобрил. Закончив репетицию, мы пошли примерить очень красивые костюмы и с легким сердцем отправились в институт, чтобы к вечеру вернуться уже на спектакль. В институте, поразмыслив, мы решили, что раз мы самые красивые, то можем простить себе конфуз с незнанием какого-либо из предложенных иностранных языков. Настроение улучшилось, носы от гордости поднялись на нужную высоту, и мы рассказали ребятам, что за чудесное действо нам предстоит.