Небесный Путь в Россию. Дневник Военкора - Ирина Скарятина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"В 1939-ом году у нас было вдоволь мяса и масла, но теперь всё это везут на фронт нашим мужчинам", – говорят женщины, сталкиваясь с новой нехваткой продуктов и терпеливо стоя часами в очереди, чтобы получить пайку чёрного хлеба, или несколько кочанов капусты, или "раз в сто лет" крошечный кусочек мяса и ломтик сливочного масла. В витринах некоторых магазинов можно до сих пор увидеть муляжи из папье-маше, изображающие смачные куски мяса, колбасы и сыра. Они так хорошо сделаны, так реалистично выглядят, что у людей, с тоской глядящих на них, текут слюнки. Такие заманчивые напоминания о лучших временах раздражают.
На фоне общего недостатка продуктов наш корреспондентский стол, довольно скромный и лишённый большинства необходимых витаминов, выглядит изобильным, даже роскошным, и все мы стараемся утащить часть наших обедов и ужинов, чтобы поделиться этим либо с горничными и пожилыми дежурными на наших этажах, либо с другими россиянами, которые так или иначе с нами связаны. Это нелегко сделать, потому что все пялятся, когда мы проходим по коридорам с тарелками в руках, и тогда у нас возникает неприятное чувство, что они думают: "Только посмотрите на этих иностранцев, уносящих излишки своей вкусной еды в свои комнаты, чтобы позже опять набить животы. Вот ведь жадные твари!" Однако, несмотря на всё это, всегда приятно видеть, как наши русские друзья искренне наслаждаются принесённой им пищей.
Я хотела бы поехать в направлении Орла, в наше старое загородное поместье "Троицкое", где я провела бо́льшую часть своего детства и девичества, а также в Ленинград, где я родилась, и в Гомель, где до сих пор, несмотря на постоянные бомбёжки, как мне сказали, стоит замок прадеда Паскевича.121
Но, увы, все эти места находятся либо уже в руках немцев (Орёл и Гомель), либо на линии фронта, как Ленинград, и туда никому не разрешают отправиться. Я пытаюсь выяснить, жива ли ещё в Ленинграде моя старая горничная Татьяна, но тоже пока безуспешно.
Моё положение сильно отличается от положения других иностранцев. Ведь я настоящая, неподдельная, чистокровная русская, родившаяся и выросшая в этой стране, столь хорошо знающая её на её различных исторических этапах: имперском, революционном, постреволюционном и в периоды первых пятилеток, за которыми я внимательно наблюдала, возвращаясь год за годом и никогда не теряя связи ни с крепнущей отчизной, ни с её народом. Для подавляющего большинства иностранных корреспондентов Россия – это нечто абсолютно новое, земля, которую они открывают для себя шаг за шагом, пытаясь выучить язык и понять национальные особенности, темперамент и образ жизни этих людей. Из всех корреспондентов только Александр Верт, Морис Хиндус, Роберт Магидофф и Генри Шапиро по-настоящему хорошо знают страну, так как они здесь жили и говорят на русском языке. И особенно Верт владеет им в совершенстве, в санкт-петербургской (а не петроградской или ленинградской) манере, и, поскольку мы оба родились и получили образование там примерно в одно и то же время, у нас много общего. К нашему обоюдному удовольствию, мы обмениваемся старыми петербургскими шутками времён нашей юности и смеёмся над вещами, которые кажутся нам крайне забавными, но другими воспринимаются совсем иначе, и потому те редко вникают в суть, с отвращением слушая, когда им приходится это делать во время совместных трапез.
"Хихикая над своими петербургскими шутками, они походят на двух детей", – снисходительно замечает как-то Марджори Шоу, единственная в Советском Союзе британская дама-корреспондент. Но Морис Хиндус, бросив на неё возмущённый взгляд, бормочет: "Детей? Да ну! Хороши детишки! Только посмотрите на них …"
11 сентября
Сталинград, Моздок и Новороссийск до сих пор являлись в ежедневных новостях самыми упоминаемыми названиями. Однако сегодня утром мы услышали по радио, а затем прочитали в газетах, что Будапешт, Берлин и Кёнигсберг прошлой ночью подверглись бомбардировке советскими самолётами и что во всех трёх городах пылают пожары. Эта хорошая новость сделала всех нас более жизнерадостными и полными надежд. Не то чтобы был какой-то упадок морального духа или потеря абсолютной уверенности в том, что поражение немцев и их окончательное изгнание с российской земли – это всего лишь вопрос времени. Нет, просто было немного утомительно снова и снова слышать о Сталинграде, Моздоке и Новороссийске. А нынче появилось нечто новое и захватывающее, что стоит обсудить.
Я прочла довольно много писем, изъятых с трупов погибших на поле боя немцев, и ни одно из них не было исполнено оптимизма. У одного немецкого офицера было найдено письмо от его друга из краковского госпиталя, который пишет: "Я снова ранен и счастлив, что это произошло. По крайней мере, я не нахожусь на этом ужасном русском фронте, где ежедневно гибнут тысячи наших бойцов. Мы-то думали, что Сталинград будет взять легко. Но вместо этого русские защищают каждую его окрестную деревню с такой яростью, что цена становится для нас велика, слишком велика".
Другой солдат жалуется: "Лучше бы я умер, чем вновь попасть сюда, на русский фронт".
В записной книжке нацистского капрала, начатой в марте 1939-го года и заполнявшейся вплоть до его гибели, описан типичный довоенный день при гитлеровском режиме.
"Десять часов на работу, – перечисляет он, – восемь часов на сон, час сорок минут на еду, полтора часа на транспорт, сорок минут на чтение, двадцать минут на разгадывание кроссвордов, четверть часа на гимнастику, три четверти часа на занятия любовью с Гертрудой и пятьдесят минут на прочие дела и непредвиденные мелкие события".
Русские, читая это, удивляются – за что, чёрт возьми, он благодарил Гитлера, крича ему: "Хайль"?
"Всего лишь три четверти часа на Гертруду – это плохо! – говорят они и неодобрительно качают головами. – Очень плохо! Бедная Гертруда!"
В наши дни много пишут о поездке знаменитой женщины-снайпера Павличенко в Америку. Судя по всему, она там "прижилась" и очень популярна в "США" (это русская аббревиатура для Соединённых Штатов Америки). Я никак не могу привыкнуть к этому "сша"! Это так забавно выглядит в печати и звучит