Правила боя - Борис Седов

– Сейчас пойдут, выводи!

– Так точно, Федор Иванович! – и гнусным командным голосом, какой бывает только у прапорщиков и мичманов береговой службы, прокричал: – Камера, на прогулку, по одному – вы-ы-ходи!

Все, кроме нас, естественно, по одному потянулись в коридор.

– Покушаете что-нибудь? – спросил Гена, когда закрылась дверь за последним сидельцем.

– Сперва потолкуем, – ответил Дядя Федя и взял от стола табуретку. – Тебя как звать-то по-настоящему?

– Алексеем.

– Так вот, Алексей, мы тут с Геной потолковали, тебя еще не было, ты в Германии своей чудил…

Дядя Федя разгладил ладонью и без того чистую и ровную скатерть.

– В общем, решил я, Алексей, тебя на город поставить. А чтобы все по закону было, я тебя своей властью на вора короную, имею такое право, стаж мой воровской позволяет и авторитет, какого ни у кого больше нет! Сход сейчас не собрать, а и соберем, знаешь кто на сход приедет? Барыги, которые корону за бабки купили, в общак денег немеряно вложили, а потом сами на этот общак и сели, чтобы бабки по своим каналам крутить…

Дядя Федя встал и принялся расхаживать по камере.

– Ненавижу, – с такой злобой сказал он, что если бы произнес он это на каком-нибудь чужом языке, все равно было бы понятно. – Барыг этих ненавижу, все это купи-продай, деньги, зелень, баксы эти – не-на-ви-жу!

А я сидел и ничего не понимал.

Он хотел короновать меня, сделать вором в законе?

И что значит – меня на город?

Это что – урками управлять, что ли?

Смешно… Может, у Дяди Феди от болезни в голове что-нибудь испортилось? Какой я управляющий – обыкновенный человек, которому, честно говоря, все эти воровские дела до одного места.

А он – на город!

Дядя Федя закашлялся, опершись о нары второго яруса, потом долго стоял так, хрипло, с натугой дыша, вытер губы рукавом рубашки, и бросилась в глаза латка на правом локте.

– Ко мне доктор каждый день приходит. Мой доктор, с воли, не здешний коновал. Сказал – жить мне осталось – дни. В больничке давно мог лежать, сестричек за жопы щупать, но я на нарах помереть хочу, я, может, последний вор в законе, кто еще по понятиям живет. Ждал все, кому власть передать, теперь дождался. Кирея убили, я ему бы общак оставил, а так, видишь, тебе получается. Но – ничего, ты мужик правильный, тебе – можно…

Мое молчание затянулось, наверное, слишком надолго.

– Тебе подумать надо, понимаю. Думай, до завтра думай, у меня времени уже совсем нет. Если ночью помру – общак на тебе, а ты теперь – вор, по всем понятиям коронованный. Гена Есуал тебе и о понятиях будет напоминать, а если и с Геной что случится, у тебя это останется, – и он постучал себя в грудь, – оно, там, внутри, не даст тебе не по правде жить.

– Федор Иванович…

– Я тебе сказал – до завтра думай! – и он негромко постучал в дверь: – Вертухай, домой я пойду, устал. – И дверь тотчас отворилась.

Старый вор в законе Федор Иванович Жуков на пороге обернулся и поднял вверх сжатый кулак.

Вернулись с прогулки наши сокамерники, чинно расселись по нарам, осторожно, с интересом смотрели на меня.

Визит в камеру смотрящего Дяди Феди был событием не тюремного, а городского масштаба, они это понимали и ждали чего-то важного, необыкновенного, но мы с Геной молчали, и это придало событию еще больший вес. Случилось нечто такое, о чем и говорить даже нельзя, и тишина в камере стала торжественной.

Дверь приоткрылась, вохровец осторожно заглянул в камеру:

– Гена, двор пустой, не хотите погулять? Погодка хорошая…

– А что, – сказал мне Гена, – давай проветримся.

И мы пошли на прогулку.

Впервые после выхода из залива Кач атомоход «Лакшми» всплыл в Красном море, в виду островов Фарасан.

Заканчивались первые трое суток плавания. Отдраив люк, всей командой высыпали на ходовой мостик – вдохнуть настоящего, живого воздуха и избавиться, наконец, от упакованного в полиэтиленовый мешок тела индийского капитана. Теперь во главе лодки стоял Мухаммед Нушри, араб-саудит, младший отпрыск правящего рода, тоже учившийся мореплаванию в Великобритании, в военно-морском коллежде Святого Георгия и отслуживший три года в Королевском ВМФ.

Весь переход до точки назначения лодка будет идти в режиме радиомолчания, поднимаясь на поверхность только в случае крайней, смертельной необходимости. Махди, давший операции наименование «Синдбад», придавал ей очень большое значение, поэтому нужно было сделать все возможное и невозможное для того, чтобы довести ее до конца. Удар, направленный в самое сердце империалистического спрута, одновременно должен был поразить и мировой сионизм…

Вдалеке показались сигнальные огни патрульного катера. Потом взлетели две условные ракеты – красная и белая. Капитан лодки ответил – одной зеленой ракетой, выпущенной не вертикально вверх, а вдоль поверхности моря.

Сторожевой катер принадлежал флотилии береговой обороны государства Аль-Мамляка аль-Арабия ас-Саудия, или, как называют ее неверные, Саудовской Аравии. Рядом с огромным телом подводного атомохода катер казался крошечной рыбкой-прилипалой, присосавшейся к телу кита. По брошенным сходням с катера поднялась группа людей, в темной, похожей на униформу одежде. С одним из них, поднявшимся первым, капитан обнялся, остальных приветствовал вежливым поклоном. Один, идущий в середине группы, привлек его внимание, капитан взял его за рукав, отвел в сторону, развернул лицом к свету. В лучах полной луны лицо казалось мертвенно бледным.

– Это кто? – спросил капитан.

– Это – русский, – ответили ему.

– Что ему делать на моей лодке?

– Он подводник, плавал на такой лодке, знает, как проходить противолодочные заграждения, ставить защиту от гидролокаторов и еще много всего, что умеет делать эта лодка. Он будет консультантом.

– Почему он пошел на это? Ему нужны деньги?

– Месть.

– Это опасное чувство. – Капитан задумался. – Пусть спускается, я возьму его в плаванье. Что-нибудь еще?

– В этом пакете последние инструкции Махди, он присылает вам свое благословление и просит не выходить на связь, но держать рацию включенной – ситуация в мире меняется каждый день, случиться может всякое.

Двое мужчин еще раз обнялись. Один вернулся на катер, второй стоял на ходовом мостике до тех пор, пока бортовые огни катера не скрылись во тьме. Лодка медленно ушла в темную, как арабская ночь, воду.

* * *

Наша прогулка продолжалась недолго.

Находиться в небольшом, окруженном высокими стенами и накрытом проволокой прямоугольнике двора, дыша горячим, влажным воздухом, особого удовольствия не доставляло. В камере было намного лучше – прохладно и не пыльно.