Дожить до весны - Наталья Павлищева

У Жени мелькнула сумасшедшая мысль, что в комнате бабушкиной сестры Изольды Вольфовны может найти что-то вкусное. Да, вот они сейчас откроют дверь, а там… ну, может, она перед самым отъездом стол праздничный накрыла, а убрать уже не успела? Бывает же… Ничего, что пирожные или пряники засохли и замерзли, размочат или просто погрызут…

Никакого пиршественного стола там, конечно, не было. Но, несмотря на совершенно промерзшие окна, был едва уловимый запах. Ах, как Женьке нравился этот тонкий аромат прекрасных духов! Очень редко бывая с мамой у старшей сестры, Женя норовила несколько раз пройти мимо комнаты Изольды Вольфовны, чтобы понюхать. Мама сказала, что духи французские, очень дорогие и тонкие. Женька мечтала, что, когда вырастет, непременно купит себе такие же за любую цену. На хлебе и воде будет сидеть, голодать, а духи купит.

Женька даже хихикнула. Юра удивился:

– Ты чего?

Пришлось сказать про духи, что теперь, когда хозяйки нет дома, можно сколько угодно стоять в ее комнате и нюхать.

Юрка рассердился:

– Глупости! Вместо того чтобы стоять, лучше посмотри, что в печку годится.

Когда они притащили в комнату и принялись ломать большую этажерку, Таня возмутилась:

– Кто вам разрешил?! Вернется Изольда Вольфовна, что я ей скажу?

– Ты же помирать собралась? – ехидно напомнила Женька. – Сейчас все мебелью топят.

– Своей…

– Сейчас нет чужих, Станислав Павлович правильно сказал.

Наверное, Таня спорила бы или попыталась запретить, но слишком ослабла даже для этого. Девушка снова отвернулась к стене и замолчала.

Печка была неудачная, она дымила, но другой просто не имелось. В этом доме тоже центральное отопление.

Не удержавшись, Женька поинтересовалась:

– Тань, а чего это Гольдберги все уехали, а тебя бросили?

Из-под вороха тряпья донесся слабый голос:

– Их заставили уехать, они немцы.

Да, опасаясь пятой колонны в Ленинграде, власти издали приказ: всем лицам немецкой национальности покинуть город в течение 24 часов. Правда, тогда еще можно было эвакуироваться, этот приказ невольно многим немцам-ленинградцам спас жизнь, правда, многие умерли в эвакуации, ведь никто не позаботился об организации их существования там, на Большой Земле.

Гольдберги оказались в числе первых уехавших, но бабушка Тани Анна Вольфовна была больна и эвакуироваться не смогла, осталась с ней и внучка. Не стало Анны Вольфовны, перестала бороться за жизнь и Таня. А когда в начале месяца у нее украли карточки, просто легла лицом к стене и замерла в ожидании смерти.

Они боролись с Таниным ступором уже третий день, не помогало.

Человек может не выжить, если очень хочет жить, но жить, если потерял к жизни волю, не может. Юрка злился:

– Прямо как моя мама! Таня тоже небось мечтает скорей на небо попасть и с кем-то встретиться.

Таня на все вопросы и требования отвечала одним:

– Зачем? Все равно все умрем.

– Все?! – возмутилась Женька. – Все? Я вот умирать не собираюсь, и Юрка тоже!

– Вот вы и живите…

– А ты… ты… – Женька просто не знала, что еще сказать сестре. – Ты помирать не имеешь права! Старшая сестра называется, я о ней заботиться должна!

– Не заботься, тебя никто не просит…

– А ну вставай! – неожиданно заорала Женька, едва не сорвав голос. – Тебе двадцать лет, а ты лежишь, как старая колода. Вставай!

Опешившая от такого наскока младшей сестры, Таня попыталась подчиниться приказу. Бывает, когда жесткое и даже жестокое требование лучше любой жалости.

Девушка села, было видно, что от голода у нее кружится голова, но друзья поддержали, не давая упасть.

– Вот… Нас Ирина Андреевна заставляла каждый день зубы чистить и умываться обязательно. А еще книги читать. У тебя книг вон сколько, и зубной порошок есть в ванной, я видела. А воду мы согреем и даже полы вымоем.

– Полы зачем?

– Грязью заросла. Бабушки на тебя нет.

Юрка рассудил иначе:

– Если здесь карточек нет, надо быстрей сил набираться, чтобы к нам дойти, там и карточки есть, и Елена Ивановна близко. И уютней как-то… теплей, чем в этом… музее…

Это была правда, маленькие тесные комнатки их дома нагреть куда легче, чем просторные хоромы с высокими потолками, которые к тому же стояли без тепла с разбитыми стеклами.

– Женька, надо как-то окна закрыть или хоть завесить. Иначе не натопимся.

Но в Таниной комнате все, что можно, уже использовано. Пришлось отправиться по округе.

– Юр, только давай торопиться не будем. Голова кружится, – попросила Женька.

Приятель с тревогой смотрел на подружку, Женька страшно похудела за последний месяц, она держалась, но было видно, что каждый шаг дается уже с трудом. Да и у самого Юрки колени частенько подрагивали. Спасало только то, что всегда был худеньким, но жилистым, такие сопротивляются болезням долго.

Когда искали воду, увидела страшную сцену.

Какая-то женщина тащила санки, на которых лежал укрытый тулупом мужчина. Ей не перебраться через сугроб со своей ношей, Юрка с Женей впряглись, чтобы помочь. Она только кивнула, задыхаясь от усталости. Мужчина на санках слабо пошевелил рукой. Женя участливо поинтересовалась:

– В больницу?

– Не, в морг.

– Так ведь он живой! Вы не видели, что ли, что еще пальцами шевелит?!

– Пока добредем, шевелить перестанет. – В голосе женщины не было никаких эмоций. Просто сказала, и все.

– А вдруг выживет? – отчаянно возразила Женя.

– Не, нос заострился.

– Живого – и в морг…

Женщина, впрягаясь в постромки санок, также спокойно, почти безучастно объяснила, словно речь шла не о жизни и смерти:

– Сегодня я хоть отвезти смогу, а завтра и сама не встану, вовсе крысы объедят обоих. А так лягу рядышком у морга, хоть обоих в одной могиле закопают…

Повернулась и потянула свою приговоренную ношу дальше.

И возразить нечем, у самой женщины нос тоже заостренный, и она не жилец.

Поплакать бы, да слезы словно замерзли на морозе.

Совсем скоро им пришлось проделать скорбный путь и самим.

Таня не выжила, ей не помогли продукты, принесенные матерью, дистрофия сделала свое черное дело, организм не принимал ничего. Девушка, больше похожая на скелет, завернутый во множество одежек, только тихо стонала, отталкивая даже руку Женьки, предлагающей теплую водичку. У Тани отнялась левая рука, не гнулись колени.

Приведенный сердобольной соседкой доктор покачал головой: