Каникулы вне закона - Валериан Скворцов

— Не за что, — удивленно ответил прапор, мимо которого мы втягивались в коридор один за другим, по очереди обметая обувку от снега обгрызенным веником.

Ловушка для шпиона может оказаться крохотной, словно комар или такой же огромной как Ваганьковское кладбище. Временами капкан имеет отчетливо материализованную форму, а временами и, пожалуй, чаще — не осязаем, лишен овеществленности. Это набор самых невероятных и практически незначительных вещей, людей и явлений, угодив в окружение которых, разведчик становится заметен подобно дичи в инфракрасном прицеле ночного охотника. Набор этот имеет знак математической бесконечности и всемогущ как воля Господа нашего. Его составляют мелочи, сыпучая масса мелочей: давно отмененные предметы в школе, которую вы якобы заканчивали, имя нескромной девушки, обесчещенной на первом курсе университета, количество ламп над бильярдным столом в клубе этого университета, родинка на щеке тетушки и мощность её слухового аппарата, а также точная дата, когда вы возили на кастрацию любимого кота жены ротного командира, и как его звали, не командира, конечно, а кота, поскольку на котов послужных списков, в которых это можно подсмотреть, не составляется…

Охотник за шпионом вооружится всем этим. И поинтересуется в непринужденной обстановке, за пивом: «Ну, как там дело было, старина?» А затем, после импровизаций и очной ставки с портретом, скажем, тоже нескромной, но другой девушки, которую шпион, конечно же, опознает, в официальной обстановке тот же человек задаст вопросы иного, формального характера. Затем — заслуженная оценка профессионального мастерства в закрытом судебном заседании и соответствующее повышение на завершающем этапе разведывательной карьеры: на одну или пару ступень на подиум к электрическому стулу. Или, если угодно, выдвижение: к стенке перед расстрельным взводом. В рассуждении пенсии для вдовы шпион провозглашает здравицу в честь нанимателя, то бишь вождя, правого дела или Родины, наконец, и кричит либо — «Включай ток, палач! Да здравствует бессмертное дело Ильича-Рамиреса! Ура!», либо, если пенсия не волнует, — «Целься в сердце, ребята! Прощай, Гваделупа и лоснящиеся мулатки! Огонь!»

Дело вкуса…

Случается, конечно, назначают и пожизненный, а то и многократно пожизненный отдых за решеткой, а потом, глядишь, обменивают. Но обменивают исключительных. А большинство людей шпионского ремесла — серые мыши, чья порода выведена для размножения и жизни исключительно в затхлых подпольях.

Столь весело скорее проповедовал, чем преподавал, в шестидесятых годах на Алексеевских информационных курсах имени профессора А.В. Карташева под Брюсселем Николас Боткин, бывший специальный агент ФБР, эксперт по личностной идентификации.

Подноготная всех людей засыпана под щебнем их собственных историй, говорил он. А всякий шпион — враль. Так что разгребайте его из-под историй и обрящете, если с тщанием и без брезгливости обсасывать всякую мелочевку по выгребным ямам прошлого. И разгребать есть кого. Шпионы всюду. Даже среди ваших друзей сыщется непременно один, а то и два.

Человек, как биологически индивидуальное существо, от рождения обладает отличительными чертами. Быстрее всего стареет и меняется его облик между эмбрионом и шестнадцатью годами. Попробуйте с уверенностью опознать в подростке дитя, с которым вы играли в солдатики, когда ему было, скажем, восемь лет… Затем до сорока, сорока пяти лет личность переходит в состояние собственной мумии, которая в последующем может толстеть или высыхать, но вполне узнаваема вплоть до эксгумации. Так где же взять шпиону-резиденту, если мы берем за основу данное наблюдение, искусственную, выдаваемую не природой, а обществом, идентификацию для себя? Другими словами: легенду-биографию, новые документы, вообще липовое прошлое, да и будущее?

Ответ: в детстве, а именно до шестнадцати лет другого биологически индивидуального от рождения человеческого существа.

И Николас Боткин принимался прокручивать фильмоскопом на киноэкране, поскольку компьютеры и широкоэкранные мониторы ещё только изобретались, собранную им картотеку якобы-шпионов. «Якобы», поскольку не были изобличены. Опыт изобличенных Николаса не интересовал. Он не хотел сеять среди слушателей Алесеевских курсов плевелы…

Примером высшего пилотажа подмены идентификации Боткин считал «подвиг» пекинского резидента в Париже. Китаец, формально считавшийся оперным певцом, завербовал сотрудника французского министерства иностранных дел, выдавая себя за женщину. Француз, тщеславный и болтливый, не сомневался, что имеет потрясающую любовную связь с молодой яванкой.

В отдельную группу Боткин выделял «сумевших» родиться в бывших колониях, например, во французском Индокитае или британской Африке. Поди проверь в наши дни тогдашние да ещё тамошние метрики… Особенно урожайными на искусственные идентификации считаются 50-е и 60-е годы, когда новые государства объявлялись десятками. Боткин не мог, конечно, предвидеть совсем уж безграничных возможностей, которые откроются в этом плане после развала горбачевского имперского хозяйства. Но, слушая его в шестьдесят втором году, я тихо радовался, что обрел второе «железное» имя в Легионе именно в Индокитае. Сыпучая масса мелочей, которой бы меня могли засыпать, просто-напросто не существовала. Мои французские и последние российские документы — подлинны, то есть, пользуясь боткинской терминологией, моя общественная идентификация безупречна. А следы к Николаю Шемякину, моему отцу, утонули в трясине вместе с исчезнувшим под аэродромной бетонкой кладбищем возле Манилы, и я один знаю, где находится церковная книга, в которую православный батюшка из австралийских аборигенов занес дату отпевания.

Тогда же, на Алексеевских курсах, я принял решение сделать вторую ходку в войско для иностранцев, согласных умирать за Францию. Ради второго искусственного имени.

Которое, как и первое, называл мне теперь в своем рабочем кабинете подполковник Ибраев, к которому меня отконвоировали прямиком с прогулочного психодрома.

— Под каким же будем умирать, Фима? — спросил он. — Судить вас будут, я думаю, в городе Усть-Каменогорске, судей там подберем из «колобков», из русских, как их тут злые языки величают, коллаборационистов. Это, знаете ли, сознательные приверженцы межнационального согласия, являющегося основой государственного строя их новой независимой и любимой родины… Это придаст приговору о пожизненном заключении за преступления, в которых вы чистосердечно признались, плюс шпионаж, оттенок… как бы поточнее сказать… ну, интернациональной беспристрастности и даже некоторой естественности. Вы ведь своими преступлениями бросаете тень на этих… э-э-э… русскоговорящих. Так под каким же именем, Фима, желаете идти под суд и, стало быть, умереть?

Господи, подумал я, кто меня предал? Кто меня предает и предает в Москве?

Ибраев потянулся через стол и протянул компьютерную распечатку. Я пробежал глазами перечисление своих азиатских похождений, включая работу в Бангкоке, вплоть до переезда в Россию.

Последующего в моем авантюрном куррикулум-вите, однако, не значилось. Ни участия в сингапурской операции по вызволению миллионов московского холдинга «Евразия», ни эстонских приключений вокруг отделения петербургской компании «Балтпродинвест» и таллинского «Экзобанка», да и остального всего, чем приходилось заниматься потом в Смоленске или Махачкале, слава Богу…