Платформа - Роджер Леви

Проснувшись в следующий раз, Бейл осторожно переместился к краю койки, опустил ноги на прохладный пол и стал просто дышать, глядя на Таллена с чуть большим интересом. На щеках у того за несколько дней наросла жидкая щетина, но Бейла интересовала металлическая клетка, окружавшая его голову. Натянутому по шею одеялу мешала коснуться кожи какая-то скрытая конструкция, шедшая вдоль всей постели, покрывая все тело Таллена. Такой метод лечения Бейлу уже встречался – защита поврежденной, нежной плоти от контакта и давления, – но вот подобной клетки он никогда не видел. Глаза Таллена были широко раскрыты.

– У тебя ожоги? – спросил Бейл.

– Вроде нет. А что?

– Твое одеяло. Такое делают в случае ожогов, поднимают его, чтобы дать им зажить. А что это такое у тебя на голове?

– Тебе полное название или прозвище?

– Без разницы.

– Это стереотаксический нейрохирургический ориентирующий каркас.

Бейл пожал плечами. Он не сразу осознал, что увидеть этот жест Таллен не мог.

– Я ничего не понял. То есть «ориентирующий» понял, и «каркас» еще, а все остальное – нет.

Таллен улыбнулся, и от этого движения кожа у двух серебристых прутьев, удерживавших клетку на его щеках, пошла складками. До Бейла вдруг дошло, что каркас вовсе не крепился к его голове. Он уходил вглубь нее, в самую кость. Два прута погружались в виски, а еще четыре – в затылок. Голова Таллена, как видел теперь Бейл, была подвешена в блестящем экзоскелете. Углы его и стыки раздувались от портов и гнезд. Еще Бейл заметил, что подушки Таллену не досталось, и признал про себя, что и нужды в ней не было. Зрелище было жуткое. Только нижняя челюсть оставалась свободной.

– Адское устройство, – сказал он.

– Это хирургическая приблуда. Меня неврологически картировали, оборудовали ей и залатали. Могу делать что угодно, кроме как двигаться. Не возражаешь, если мы сменим тему?

– Конечно. Ты хоть что-нибудь помнишь из того, что случилось?

– Да, немного. Нам можно об этом разговаривать?

– В смысле, по закону? – спросил Бейл. – Тот парень мертв. Мы можем говорить.

– Зачем он это сделал?

– Он это не только с тобой сделал. Убил десятерых. – Бейл вспомнил, что ему говорила Рейзер. – Может, и больше. Наверное, он был психом, но, похоже, чертовски организованным. В общем, раз он мертв, то дела нет и адвокатов тоже, так что можем общаться спокойно. Если ты не возражаешь.

– Кое-что я помню. Слушай, мне тебя не видно. Ты можешь сесть передо мной?

Бейл, хромая, подтащил стул к изножью койки Таллена, чтобы оказаться в поле его зрения. Очертания каркаса под одеялом напоминали гроб.

– А докуда эта штука идет? – спросил Бейл.

– До бедер. В каждом позвонке есть по гнезду. – Таллен нахмурился, и кожа его лба заметно надвинулась на височные прутья. – Точнее, в каждом позвонке по два гнезда. А в каждой мышце – по миоэлектрическому имплантату.

– У тебя повреждены нервы?

– У меня мозговая травма, – ответил Таллен. – Нервно-мышечные нарушения. Позвоночник и голова не шевелятся, ничего не чувствую.

– И это тебе поможет?

– Если сработает.

Бейл кивнул.

– И когда ты узнаешь?

– Когда они решат мне сообщить.

Бейл фыркнул.

– Медики?

– Юристы.

– Ты вообще двигаться не можешь?

– Клетка слишком тяжелая. Я как жук на спине.

– А руки?

– Прикованы к клетке. И ноги тоже. Говорят, это для моей же безопасности. Так что по-настоящему у меня только челюсть двигается. Чтобы можно было стонать. – Он сделал долгий поверхностный вдох и застонал, а потом спросил: – Тебя когда-нибудь ранили, Бейл? В смысле, серьезно ранили?

– Кроме этого раза? Да. Резали, стреляли, били. Но не так, как тебя.

– Они тебя меняли, эти раны? – спросил Таллен своим монотонным, невыразительным голосом.

На мгновение Бейл поразился тому, насколько глупым был этот вопрос, заданный человеком, которому никогда уже не стать прежним.

– Внутри? Не знаю. Не знаю, каким я был до того, как меня в первый раз ранили. Не уверен даже, помню ли. Работать в Паксе – это как быть солдатом, со временем наращиваешь панцирь, учишься не думать. Это помогает держаться. – Бейл не знал, что еще сказать. Он не очень понимал, как говорить с Талленом. С паксерами и криминалами он общаться умел, но мир Таллена, где все люди сложны по-своему, был вне его компетенции. Не понимая, как найти к нему подход, Бейл подумал о Рейзер. Ее мир был ближе к миру Таллена, но с ней Бейл разговаривать мог. Вдохновение пришло внезапно: он представил, о чем могла спросить Таллена Рейзер, если бы очутилась здесь, и задал этот вопрос сам:

– А ты чувствуешь, что изменился?

– Да. Чувствую. Но не понимаю как. В смысле, я вспоминаю – и замечаю провалы. Воспоминания есть, и они возвращаются, но не кажутся настоящими. А дело в том… – долгая-долгая пауза, – …в том, что я, к которому они возвращаются, – уже не тот я, который это пережил. Я смотрю на вещи, а они выглядят нереальными. То есть реальными, но реальными по-другому. Это не кажется тебе бредом?

Бейл ничего не ответил; он оглядывал пустой проход, уставленный ширмами и незанятыми койками. Пищала и чирикала машинерия, моргали люмы. Как будто вечеринка давно закончилась, а гирлянды еще горели.

– Ну, ты сам спросил, – сказал Таллен.

– Так расскажи мне, что ты помнишь. О нападении, я имею в виду. – Ему было легче задавать паксерские вопросы, а Таллен, кажется, не возражал.

– Я помню, что видел нож. Он был размытый. Видел как на стоп-снимке, словно он застыл в его руке. Я перевел взгляд с его лица на нож и пока смотрел, почувствовал боль от первого удара. С задержкой, как свет и звук, понимаешь?

– Вспышка и взрыв. Я знаю. – Бейл посмотрел ему в глаза. Таллен не мог повернуть голову или выдать себя, скрестив ноги и почесав подбородок, так что Бейлу оставались только глаза, но в них он видел тревогу. Таллен явно что-то помнил. Достаточно, чтобы запутаться, и недостаточно, чтобы разобраться.

– Может, тебе не стоит об этом думать, – сказал Бейл. – Знать – не всегда хорошо. Говорят, что воображать хуже, чем знать, но это не всегда так. Уж поверь мне.

– Нет. Я должен узнать столько, сколько смогу, – ответил Таллен. – Посмотри на меня. Лежу тут и не могу пошевелиться, и даже прошлое уже не то, оно то ли пропало, то ли стало не совсем моим. Если я узнаю, то хотя бы смогу это контролировать. – Голос его стал громче, и Бейл впервые почувствовал в нем травму, беспомощную, саднящую, запоздалую панику.

– У тебя бывают непроизвольные воспоминания? – спросил Бейл. Дурацкий вопрос, подумал он немедленно, однако Таллен уже открыл рот, чтобы на него ответить.