Парни и секс. Молодые люди о любви, беспорядочных связях и современной мужественности - Пегги Оренстейн

Признаюсь, мне иногда сложно понять подход нового поколения к гендерным вопросам. Он оспаривает или поддерживает традиционное мировоззрение, общепринятые качества, мужественность, женственность, независимо от анатомии человека? Мальчика в юбке следует считать геем или феминным? Девочку с короткой стрижкой и в мешковатых джинсах следует считать маскулинной? Хотя некоторые молодые люди, не укладывающиеся в традиционные нормы, стараются отказаться от бинарного подхода и называют себя гендерфлюидными, другие, такие как Дэвон и Хатч, твердо стоят на том, что они мужчины. Однако эта самоидентификация вовсе не предписывает определенную сексуальную ориентацию. Хатчу, к примеру, нравилось вагинальное проникновение, и наибольшее влечение он испытывал к «людям с пенисами», как их называл, хотя романтические чувства он испытывал именно к людям с вульвой. Разобраться во всем этом нелегко, возникает масса вопросов, но, может, это и хорошо. «Когда происходят изменения, даже незначительные перемены в гендерном опыте, связанном с телом трансгендеров, срабатывает эффект домино: это неизбежно влияет на гетеронормативность, — отмечает Джек Хальберштам, профессор английского языка и гендерных исследований Колумбийского университета, который пишет о женской маскулинности и проблемах трансгендеров. — Если женщина флиртует с мужчиной, а потом окажется, что это мужчина-трансгендер, вполне может измениться и ее мнение о том, какие мужчины ей нравятся. И это, в свою очередь, создает возможность для более позитивного, удивительного и приятного взаимодействия между людьми».

Как и Зейн, Дэвон ощутил невероятную поддержку со стороны друзей, родителей и сообщества. Даже его бабушка совершенно спокойно отнеслась к его преображению. Они смогли принять его как мальчика, но, как и следовало ожидать, никто и не заикнулся, что это значит в постели. Как получить удовольствие от тела, с которым ты воевал столько лет, и, в частности, от тех частей, которые вызывали у тебя отвращение? «Я не терял надежды, — сказал Дэвон. — Но особой уверенности, что я когда-нибудь буду наслаждаться сексом, у меня тоже не было».

А потом, на третьем курсе колледжа, он встретил Мию. Когда они впервые остались наедине обнаженные, она оглядела Дэвона с головы до ног, и ей понравилось то, что она увидела. «Я подумала: “Господи, какой красивый мужчина!”» — призналась она ему позже. Когда Дэвон предупредил, что не выносит прикосновений, Мия ответила: «Хорошо, я не буду прикасаться к тебе. Но я сделаю все, чтобы ты этого сам захотел». И у нее получилось.

Их отношения не походили на сказку: были тревоги, разногласия, ссоры. Но в плане секса Дэвон почувствовал себя полноценным человеком. «Будто она научила меня ладить с моим телом, — сказал он. — Она так трепетно относится ко мне, что это для меня настоящее спасение. Она говорит: “Мне нравятся все части твоего тела, мне нравится делать то, что я с тобой делаю, и для меня ты настоящий мужчина”. И я стал относиться к себе именно так. Она показала мне, что, если мое тело не соответствует стандартным представлениям о мужском теле, это еще не значит, что я не мужчина».

Дэвону и Мие удалось импровизировать и строить сексуальные отношения, основанные на двустороннем общении, креативе и искренности. Хотя для трансгендеров это редкий случай и многие из них не выносят прикосновений, как Дэвон, все же стоит набраться смелости, сойти с протоптанной дорожки — и обнаружить немало интересного. Дэвон не обсуждал свою интимную жизнь с товарищами по команде, беспокоясь, что подобные дискуссии лишь подчеркнут отличия между ними. Однако он задумался, что было бы, если бы парни-цисгендеры откровенно говорили о том, что на самом деле происходит с ними за закрытыми дверями. «Я имею в виду не всю эту болтовню, — Дэвон понизил голос и перешел на братанские интонации: — “Чувак, мы трахались всю ночь, и было улетно. Она мне отсосала и проглотила”. Мне бы хотелось, чтобы они говорили о сексе, как девочки, по крайней мере некоторые из тех, кого я знаю: они обсуждают, что им понравилось, что было приятно и что парень сделал правильно. Дело не в победах и завоеваниях. Если бы я стал обсуждать это с другими парнями или с кем-то еще, я бы сказал, что сексуальные отношения не должны ограничиваться стандартным набором действий, есть столько возможностей и путей. Люди свободных взглядов готовы выйти за рамки ограничений, потому что у них нет другого выхода или потому что они действительно хотят этого, и можно найти столько всего интересного — это же замечательно».

Слушая Дэвона, я вспомнила слова Джека Хальберштама, профессора Колумбийского университета: трансгендеры иногда осознанно бросают вызов гендерным нормам, а иногда нет, но в идеале само их открытое присутствие в обществе не только сделает мир более безопасным для них, но и, поощряя всех нас пересмотреть наше отношение к гендеру, национальности и своим правам, со временем низвергнет репрессивные системы власти и сексуальности.

«Я считаю, что все должны переосмыслить концепцию гендерной идентичности, — считает Дэвон, — потому что это позволит понять, кто ты на самом деле и во что ты веришь. Я не хочу сказать, что мои товарищи по команде или другие парни должны сомневаться в своей ориентации, но они должны задуматься — что значит быть натуралом и цисгендером. А я, в свою очередь, должен ответить на вопрос, что значит быть трансгендером в этом мире. Многие просто подавляют свою настоящую личность, и, возможно, мы решим эту проблему, если люди смогут постичь себя».

Я поговорила с Дэвоном еще раз вскоре после того, как он окончил колледж. «В этом году я сказал парню из команды, что боялся обсуждать свою интимную жизнь, так как думал, что его отношение ко мне изменится. Он перебил меня и сказал: “Дэвон, даже если ты сейчас возьмешь и разденешься передо мной, я не стану относиться к тебе иначе”. Это был потрясающий момент, отражающий культуру, сложившуюся в нашей команде. У нас тут, конечно, не летний лагерь, где мы сидим вокруг костра и делимся своими секретами. Но нам комфортно друг с другом, потому что мы близкие друзья, и я вижу гораздо больше позитива и открытости по вопросам секса. Не думаю, что это случайность».

Поздним ноябрьским вечером я шла по кампусу крупного университета на Среднем Западе. Сгущались сумерки. Я дрожала от холода, засунув руки глубоко в карманы, и жалела, что не захватила перчатки. Детство я провела в Миннесоте, но за тридцать лет в Калифорнии определенно превратилась в неженку. Здешние студенты выглядели так же, как и сотни других по всей стране: девочки в черных легинсах и пуховиках, с распущенными волосами, свободно падающими на плечи из-под вязаных зимних шапок; парни в джинсах, ботинках с прорезиненными носами и, несмотря на прохладу, в толстовках с логотипом колледжа. В другой раз я бы не обратила на них внимания, а еще меньше — на их расовую принадлежность. Однако сегодня я отмечала только одно: белые, белые, белые и белые. Такими были все студенты, что встречались мне на пути. Белая девушка любезно впустила меня в свое общежитие, даже не спрашивая, к кому и зачем я пришла. Наверняка она решила, что дама средних лет (то есть я), опять же белая, ни для кого не представляет угрозы. А вот ребята, с которыми я условилась встретиться, таким доверием не пользовались. Первокурсники Хавьер и Эмметт были афроамериканцами, представителями самой малочисленной группы на кампусе, о чем им регулярно напоминали. Много раз, когда Эмметт приходил в общежитие к другу или шел по кампусу поздно вечером, его останавливала охрана и требовала доказать, что он здесь учится. Даже когда парень показывал студенческий билет, на него смотрели с подозрением.