Плащ и галстук - Харитон Байконурович Мамбурин

же самым полезным делом участковым, вновь по окончанию присовокупился к Цао Сюин, пьющей чай на крыльце. Та, хмыкнув в знак приветствия, изволила выделить чашку отличного напитка и мне, так что в будущее я смотрел с определенной долей оптимизма… ровно до момента, когда из подземного здания для гигантов не выбралась прячущая от меня глаза Викусик. Тем не менее, большая девочка начала отираться вокруг нас, не нарушая, в общем-то, тишины, от чего я здраво рассудил, что особо сильной неприязни у неё не вызвал своей недавней выходкой. Это тоже радовало.

Но, как оказалось, это было далеко не всё. Девочка, как оказалось, не просто хреном груши околачивала возле нас, а ждала. И сама баба Цао тоже ждала. А околачивал, получается, только я, и сугубо ради приятного общества.

Дальше было не то, чтобы интересно, но неожиданно. Подъехала простая советская «Волга» цвета бледной испуганной мыши, с тонированными стеклами. Дверь у неё открылась… оттуда выпрыгнул Василий Иннокентьевич Колунов, которого узнать всем присутствующим было невероятно легко по причине, внезапно, горящей, как всегда, головы. Мальчик поскакал сайгаком к нам, взбежал на ступеньки и…

…вцепился в меня с рёвом «Прости меняяяя, Витяяяяя!!».

Через пару секунд такой атаки затряслось крыльцо и баба Цао, а затем ошеломленного меня накрыло тенью, а следом и удушающими объятиями зарыдавшей на всю Ивановскую (Коморскую) девочки, хрюкающей нечто весьма похожее на завывания горящего пионера.

Сказать, что я ничего не понял, было бы знатным преуменьшением.

Интерлюдия

— А я вам, двум дурам, говорила. Я вас предупреждала! — злой и слегка отчаянный крик души немолодой, нехуденькой, но очень пьяной ученой заставил майора Окалину поморщиться как от зубной боли.

— Нина, иди-ка ты нахер! — не менее, а может быть, куда более пьяный и почти детский голос Кладышевой, у которой в стакане «спирта-плюс» было едва ли не больше водки, был единственным вразумительным ответом из всех сопутствующих этой необычной пьянке звуков, — Тебе, сучка, по красоте все получилось, да? Сидишь себе вся такая в халате и предупреждааааешь, да? Пошшшшла ты!

— Сама иди, *изда карманная! — неожиданно вызверилась ученая, — Я т-тебе русским языком…

— Что ты мне «узким языком», курва-мать?!! Сама всё поимела, сидишь своей толстой жопой на стульчике, бумажки пишешь, восхищенные письмеца с грамотами разбираешь?!! — перешла на почти на визг пьяная в стельку «чистая», постоянно дохлебывающая полужидкую жижу из своего стакана, — Конечно тебе голосом разума только и работать, пингвиниха *баная! Это мы с Нелькой крутим…

— Он правильно сказал, что вы о*уели!

— Да заткнитесь вы обе! — не выдержала майор произвола на собственной кухне, — Нахер заткнулись, кошелки! Хватит визжать!

— А что еще остается? — неожиданно трезвым и спокойным голосом выдала Вероника, — Я, может, и сглупила…

— Да ты только этим и занималась всё время, психолог, мммать…, — процедила Окалина.

— А кто мне пел, что он ради Юльки на всё пойдет?!! — вновь перешла на ультразвук псевдодевочка, почти подпрыгивая на месте, — Ты! Ты, дура лохматая!! Мол пацан, мол страшный, мол ссаться от восторга должен, что такая как Юлька на него глаз положила! Втюрилась! С хера ли ты так решила, мамаша?!! Он нас выпер, не моргнув глазом!

— Да я…

— А знаешь, что он еще делал, не моргнув глазом?! — это уже Кладышева шипела, стоя прямо перед хозяйкой дома нос к носу, — Бил! На поражение! Твоих же пацанов! В той подземке! А они тренировались вместе! Шутили! *издели там о своем мужском! Почти друзья были! Поняла?! Я, когда ваш гребаный Симулянт мне в глаза взглянул, поняла, что он меня сейчас кончит! Просто разденется и размажет по стене! Чуть не обоссалась!

— Так ты же психолог, сучка…, — почти с издевкой протянула Молоко, наливающая себе новую, но куда более скромную чем у подруг порцию алкоголя, — Какого лешего ты его довела?

— Потому что я не хочу двадцать лет просидеть в этом вертепе!! У меня… у нас нет столько времени! Уже! — крикнула Кладышева, — А именно столько и придётся, если его не доводить на чувства! Мы сами видели, своими глазами, у него средний эмоциональный фон чуть лучше Юлькиного промежуточного! Вы меня подписали на это! У нас, *ляди вы старые, результаты на руках! Графики! Показатели! Даже эта дылда всё поймет, если постарается!

— Я тебя сейчас в духовку засуну, — мрачно пообещала Окалина, — Градусов на 120. На час. Угомонись.

Ситуация была не просто паршивой, а безвыходной, блондинка это прекрасно понимала. Зла на Изотова, беспочвенного, неструктурированного, отчаянного зла… у неё сейчас был вагон.

И она даже понимала, откуда растут у этого зла корни.

Пацан не был патриотом, не был солдатом, но он стал очень важным и нужным лично ей, Окалине, стал очень важным для её дочери, и… он их обеих разбаловал. В край разбаловал, как бы смешно это не звучало. Пусть даже и не желая ничего подобного.

Она никогда не думала, что будет делать, когда её дочь станет нормальной. Даже не надеялась всерьез, что это произойдет. А потом, когда вот эта пьяная толстая дура, сейчас облаивающая тупую мокрощелку, начала говорить о каком-то Симулякре, об успехе… Нелла не могла заставить себя поверить. А оно раз… и случилось.

Вот, держи, Ржа, свою дочь. Да, полупрозрачную, да, слегка летающую, но при этом чувствующую, мыслящую, желающую. Плачущую. Влюбленную.

Майор просто сбежала. Солнце, бухло, её Юлечка, зачем думать о чем-то? Она не только не хотела, других хлопот был полон рот и руки. Здесь, там, тут, в Стакомске, в Москве, в «Лазурном», мать его. Ей не стало дела ни до чего. Нинка, вон, тоже отдыхала, а мелкая *лядь, желающая премий, признания и свободы, настропалила Юльку проказничать. Доставать Виктора. Тот терпел, блондинка пустила всё на самотёк и…

…оказалось, что Изотов ждал. И дождался. Он не один и не два раза доказывал, что сам куда взрослее, чем кажется на первый взгляд, но вечно занятая майор постоянно спускала это на тормозах. Витя, по сути, был обычным парнем, пацаном, первокурсником. С чего бы его ей воспринимать всерьез? Не вообще, не