Архив Шульца - Владимир Паперный

Но потом, много времени спустя, при содействии наших общих друзей, кто-то из нас кому-то позвонил. Это была ночь разговора с абсолютно чужим человеком. У него в это время был роман, личная жизнь, и вдруг он стал мне рассказывать о своих мужских переживаниях с той откровенностью, которая меня шокировала до слез. Он не имел права. У нас была другая игра.

Дорогой Шушенька, ты просил меня рассказать о моем разговоре с Сеньором. Вот как было дело. До твоего восьмого примерно класса у нас было довольно мирное, спокойное существование внутри семьи, очень близкие, любящие отношения. Может, я несколько обольщаюсь, но так, во всяком случае, мне казалось. И в школе все было хорошо, я ходила на родительские собрания, ничего плохого никогда не слышала, только одно хорошее. Примерно с восьмого класса у тебя начался не очень резкий, но заметный и постепенно усиливающийся сдвиг, изменение отношений и в школе, и в семье. В школе ты начал учиться хуже, постепенно дошло до десятого класса, где у тебя было девять двоек за четверть. В семье отношения очень изменились. Ты стал отдаляться, с нами мало разговаривал, приходил поздно. Я знала, что бывает переходный возраст, но практически никогда с этим не сталкивалась. В наших семьях этого не было, мой брат не дорос до этого возраста, а знакомые и близкие ничего такого не знали.

Помнишь, как ты приходил в час, в два, в три, а я волновалась, надевала пальто и стояла на крыльце? Хотя что, собственно, менялось от того, что я жду на крыльце? Но все-таки так было спокойнее, я хоть издали видела, идешь ты или нет. К этому времени уже метро и троллейбусы не ходили. Как только я видела, что ты показался в конце улицы, я скорее домой и делаю вид, что сижу и читаю. Точно так же, как когда-то моя мама, но тогда я возвращалась не одна. И мне было девятнадцать, а тебе всего пятна- дцать. Ты рассказывал, что познакомился с Сеньором, что он тебе интересен, так что я знала о его существовании. Когда мы съездили в Ленинград, – а мы с папой так мечтали, что покажем тебе Ленинград, который мы оба обожаем, – и тут выяснилось, что там Сеньор, и в первый же день ты убегаешь к нему, с Ленинградом тебя будем знакомить не мы, а он. Ты не представляешь, как это было обидно.

У нас было много знакомых театральных критиков, они все говорили, что это яркий интересный человек, но все при этом добавляли, что он немного “с приветом” и состоит на учете в психоневрологическом диспансере. Это, конечно, меня не очень радовало, мне хватало наших собственных психиатрических проблем. Мы с папой решили съездить в его диспансер, узнали, кто его врач, когда она принимает. Это было где-то в районе Солянки. Мы пришли туда. Женщина была немолодая, худая, седая. Суровая. Мы начали разговаривать. Разговаривала одна я, папа все это время молчал. Не могла ли бы она повлиять на своего пациента, чтобы его влияние на нашего сына было направлено в более позитивную сторону, чтобы он перестал пропускать школу и более толерантно относился к родителям. Она была очень нелюбезна, мы ушли, можно сказать, несолоно хлебавши. И всё. И я забыла про это.

Через какое-то время ко мне в редакцию пришел Вадим Струве, у меня с ним хорошие отношения, он печатался у нас. Он дождался, пока все вышли из комнаты.

– Я хотел бы с вами поговорить, есть одна очень неприятная вещь. По Москве ходит слух, что вы с мужем были у психиатра Сеньора и требовали каких-то санкций против него.

– Какие санкции, бог с вами, мы просили помочь направить сына, ну, немного в другую сторону.

– А слухи такие ходят.

– Я хотела бы встретиться с этим Сеньором и объяснить ему.

– Хорошо, я это сделаю.

Через несколько дней Вадим позвонил и сказал: он придет к вам в редакцию 27 ноября в пять часов. И действительно, он пришел в редакцию, тогда еще на улице Чехова. Небольшой, худенький, с узким продолговатым лицом.

– Мне сказал Вадик Струве, что вы хотите со мной поговорить.

Я заволновалась, наверное, покраснела и стала искать место, где можно разговаривать. В редакции посидеть где-то вдвоем, чтоб к тебе никто не подходил, невозможно. Я пошла в библиотеку, там было две комнаты: одна, где сидела Зинаида Ивановна, а вторая, длинное помещение, где только стеллажи, и комната запиралась на ключ. Зинаида Ивановна говорит:

– Я открою вам эту комнату, к вам никто не войдет, ключ у меня, а все будут думать, что она заперта.

И вот мы там стоим, длинная-длинная комната, с обеих сторон стеллажи до потолка, а потолки пять метров. Ни стула, ничего, сесть негде. Я стою, “приблизившись к стене”, как писал Есенин. И стала рассказывать, почему мы пошли к его врачу. А за всю историю папиной болезни, тебе хорошо известной, я имела дело с врачами-психиатрами. То ли мне так везло, то ли так и должно было быть, но все время попадались замечательные люди. Очень внимательные, очень человечные, всегда прислушивались к моим просьбам. Всегда помогали. Всегда после посещения врача папе становилось лучше. Я все это рассказываю Сеньору, что мы не просили никаких санкций, просто просили помочь – как-то ваше влияние употребить не в негативную, а в позитивную, с нашей точки зрения, сторону, чтобы он не бросал школу, все-таки учиться же надо. Мы же не враги, мы ведь желаем ему только хорошего. Может, мы делаем что-то не так и неправильно, ну пусть он извинит нас за это.

Что я точно говорила, я не помню. Но распрощались мы с ним очень мирно. А потом ко мне зашел Вадим Струве и сказал:

– Всё в порядке.

– Ты знаешь, что такое “право сеньора”? – спросил Венька, когда они в очередной раз курили на лестничной клетке, на этот раз на десятом этаже в Доме правительства. Шуша к этому времени уже тоже курил.

– Ммм…

– Понятно. Не знаешь. “Свадьбу Фигаро” читал?

– Конечно, – быстро соврал Шуша.

– Понятно. Не читал. Пьесу написал Бомарше, а Моцарт потом из нее сделал оперу. Я тебе прочту кусок.

Венька достал из портфеля книжку в рваной белой суперобложке. На ней было написано “Бомарше”, ниже красным “Трилогия”, еще ниже рисунок в стиле Николая Кузьмина, мужа Татьяны Мавриной, подарившей родителям расписанную ею доску для сыра, а в самом низу слово Academia, которое, как Шуше уже объяснили, надо произносить “акадэмиа”. Венька начал читать:

– “сюзанна. Его сиятельство граф Альмавива имеет виды на твою жену, понимаешь? И рассчитывает, что для его целей комната вполне подходит. Граф мне дает приданое за то, чтобы я тайно провела с ним наедине четверть часика по старинному праву сеньора…” Ты знаешь, что это за милое право?

– И что это значит? – не понял Шуша.

– Твой любимый Сеньор.

– Что мой любимый Сеньор?

– Хочет. По старинному праву сеньора. Переспать.

– С кем?

– С Алкой. Прежде чем она достанется тебе. Комната вполне подходит.