Контрапункт - Анна Энквист

По-взрослому сдержанно она обрывает пылкий роман с погрязшим в своих проблемах молодым человеком: «Сначала научись брать на себя ответственность и сходи к психотерапевту. А через год посмотрим». Мать удивлена и впечатлена. Понурым настроением дочери решает воспользоваться случайный мужчина, который завоевывает ее сердце, а через неделю уже держит ее в страхе. По наивности дочь дала ему номер своего телефона, и он знает, где она живет. В слезах она звонит родителям, просит, чтобы те забрали ее, и прячется в своей бывшей комнате у них дома. Поездка в Италию с подругами воспринимается как освобождение, как завершение этапа, как новое начало.

* * *

Вариация 29 плавно вытекала из предыдущей. Тот же темп. Трелями и бешеным вальсовым ритмом Бах наращивал движение, достигшее кульминации. Вопреки ожиданиям Бах не умножил количество нот, уменьшая их длительность, а, наоборот, сократил его. Длинные ноты, сдержанные движения, протяжное звучание.

Женщина представила себе, как Бах, сидя за инструментом, включил все регистры, чтобы извлечь максимальный звук, поднял руки и, опуская их по очереди, начал играть аккорды. В открывающих вариацию тактах он колотил по клавишам как безумный. Он лупил так неистово, что толкачики с плектрами, защипывающими струны, ломались. Лопнула струна. И еще одна. На клавесине ничего не добьешься силой. Баху пришлось взять себя в руки, чтобы не покалечить инструмент. Накопившееся напряжение отзывалось болью в плечевом поясе.

— Что ты делаешь? — спросила Анна Магдалена. — Какое странное звучание. Смотри не разгроми здесь все.

Он ничего не ответил, даже не удостоив ее взгляда. Он громко сыграл аккорды, бом-бум, бом-бум, такт за тактом, и помчался молниеносными триолями, исполняемыми мгновенно меняющимися руками, вниз, к суровой грохочущей глубине, где, повторив начальные аккорды, постепенно ослабляя напряжение, остановился.

Вторая часть начиналась с полета триолей, подхватываемых ритмически выколачиваемыми аккордами и переходящих в яростную модуляцию в ми-минор, «слабое место», прорубь во льду — не приятную на слух, не жалобную, но угрюмую и ожесточенную. Триоли, восходящие теперь с интервалом в октаву, в последний раз стремились вверх с такой скоростью, с такой страстью, что финал обрушивался на слушателя хлесткой пощечиной. Анна Магдалена закрыла глаза руками и затаила дыхание. Бах пытался выразить нечто невозможное, это она понимала, но что именно, ей не дано было знать. Какую ярость он хотел излить, о какой несправедливости кричал, откуда бралось это безмерное отчаяние? Она опустила руки и посмотрела на мужа. Стиснув челюсти, тот сидел за инструментом, который обычно его радовал, и грозно смотрел на два расположенных друг над другом мануала. Ей стало стыдно за него, но она не понимала — почему. Она открыла было рот, но передумала и тихо вышла в коридор.

Бах столкнулся с несовершенством собственного инструмента, думала женщина. Для этой вариации он наверняка предпочел бы современный рояль: раскатистый «Стейнвей» или «Бехштейн» с его округлым звучанием, такой, как у женщины. Инструмент, который возвращал тебе то, что ты в него вкладывал, инструмент, отзывающийся тем сильнее, чем глубже ты его задевал. Механизм, позволяющий звуку расти и взрываться, достойный оппонент для нападающей на него мышечной массы.

Тон — это масса, тон — это вес. Чтобы быть услышанным, вовсе не надо колотить по клавишам. После удара по клавише с высоты получается холодный, сухой звук. Громкий, но безобразный. Все, что надо сделать, это: опустить, бросить. Раскрепостить. Вес раскрепощенных частей тела — пальца, кисти, всей руки, плеча — определяет силу тона. От степени расслабления зависит качество звука — полный, теплый. Пианисты сильного удара театрально размахивают руками и постоянно раскачиваются; пианисты контролируемого падения сидят спокойно и не совершают лишних движений.

Женщина знала, что законы физики не на ее стороне. Клавиша опускается вне зависимости от того, как к ней прикоснуться, молоточек ударяет по струнам, и все. Ее звуковая теория была физической иллюзией, но известной пианистической истиной. Эта предпоследняя вариация требовала полной массы руки в аккордах и веса пальцев и кистей в триольных пассажах. В конце она нагружала звук все большим и большим весом, задействовав даже спину и плечи в последних трезвучиях.

Звук идет от живота и ног, своим меланхоличным голосом изрек как-то Святослав Рихтер. Женщине понравилось, что он не говорил о технике и музыкальности. Он говорил о теле. Игра на фортепьяно — это биология, физиология, неврология. Ты лишь поверхностно представляешь себе, что происходит в мозгу, когда ты играешь. Ты фиксируешь, запоминаешь, предвосхищаешь. Ты чувствуешь и творишь. Это понятно. Но под когнитивной и эмоциональной деятельностью пианиста скрываются и другие необъяснимые процессы. Конкретные события, проистекающие во времени и пространстве, можно выразить в языке, раскрашенном мыслями и чувствами. Однако их преобразование на химическом уровне — тайна за семью печатями, хотя и происходит оно непосредственно в центре нашего мозга.

Женщина углубилась в нейрохимию после травмы. Произошедшая в жизни катастрофа отдается в мозгу бомбардировкой, начисто разрушающей структуру памяти, синапсы и соединения. Катастрофа высвобождает поток кортизола невиданной губительной силы. Ты этого не чувствуешь. Разве что легкую дрожь. Недомогание. В любом случае ты не чувствуешь, чтобы кто-то орудовал в твоей голове разделочными ножами.

Что можно делать? Как восстановить разорванные связи? Как воссоздать хоть какой-то порядок в сотворившемся хаосе?

Играть. Играть на фортепьяно. Утомительными, крайне сосредоточенными, регулярными занятиями раненый пианист терпеливо трудится, чтобы сшить соединительную ткань между двумя мозговыми полушариями. Каждый день глубоко в мозгу добавляются волокна, и растет гиппокамп, скрытый мост, смытый потоком. Полное восстановление невозможно да, наверно, и нежелательно. Разрушения, нанесенные травмой, по-прежнему на виду, как молчаливые свидетели. Фортепьянной игрой ты возводишь пешеходный мостик, шаткую платформу, которая по крайней мере предоставляет тебе проход по разоренной территории и дает представление о масштабе опустошения.

Медленно и упорно женщина разбирала пассажи с триолями. Без волнения, без выражения она заучивала аккорды. Время шло, но она его не замечала.

* * *

Разгар лета, время каникул. Родители на севере, сын на юге. Вернувшаяся из Италии дочь — в городе. Она разговаривает по телефону с матерью; та сидит, задрав ноги, на шведском лугу, прижимая телефон к уху, с закрытыми глазами ловя каждое слово родного голоса. Дочь мчится на гоночном велосипеде вдоль канала по направлению к пустому родительскому дому; она устала и хочет на какое-то время скрыться из города. Несколько дней у нее гостили знакомые испанцы, которых она должна была развлекать. Сегодня утром, к счастью, они укатили домой. Прибравшись в комнатах, она мечтает теперь о покое. На улице тепло и безветренно, говорит она, вечереет. Она вдыхает запах воды. Живущие на берегу гуси свернулись калачиком в траве и на нее не нападают. Не дожидаясь расспросов матери, она с поразительной откровенностью поднимает тему своего будущего. Год проработает в школе, замещая учителей: она уже собрала учебники и получила совет от подменяемого педагога о выборе подхода к трудным ученикам. Ее взяли волонтером на больничную телестанцию, где она будет делать телевизионные программы и учиться разным премудростям. Она уволилась из офиса и сейчас вводит в курс дела своего преемника. Завтра последняя поездка на велосипеде туда, где она чувствовала себя такой чужой. В столовой будет организован прощальный банкет, она получит подарки, коллеги будут по ней скучать. Ей даже предложили постоянный контракт. Это здорово помогло, говорит она, это побудило ее взять жизнь в собственные руки. Голос довольный. Через какое-то время, дома, она распахнет двери в сад, ляжет на диван, включит свою любимую музыку и заснет.