Редкая отвага - Дэн Гемайнхарт

Я не оглянулся на Калеба Фоуни, умирающего в грязи от пули, которую я в него всадил. Не оглянулся, потому что не нашёл в себе сил.

Густой серый туман заволакивал всё вокруг и пробирался под одежду. По коже у меня бегали мурашки.

Сердце нестерпимо ныло. Я убил человека. Застрелил и оставил умирать под дождём. И от этого мне было холодно, страшно и одиноко.

Так мы мчались галопом во мгле, и моё сердце говорило с Сарой. Не произнося ни слова, я рассказывал ей о своём путешествии. Об А-Ки, о гризли с Колокума, о небольшом поселении индейцев. Об уже знакомом ей Эзре Бишопе, о том, как мы с А-Ки чуть не утонули в реке Якиме. О мальчике и младенце в хижине у каньона. О прощании с другом и о том, как я зацепился за поезд. О том, кого оставил умирать в грязи. О взрослом мальчишке, который вернул любимую лошадь. И в то же время мы рассказывали друг другу нашу общую историю. О маме и папе, их сыне и сестре. О рыже-пегой индейской лошадке. О доме. О семье.

Наконец мы снова были вместе. Как и назначено нам судьбой. Я и моя милая Сара.

Шляпа мистера Фоуни защищала лицо от дождя, но по щекам всё равно текли слёзы. Они были как река и тоже нашёптывали свою историю.

Мы выехали из лощины на ровную, прямую дорогу. Сара прочла мои мысли и побежала быстрее. Мы мчались галопом по зелёным просторам. Я позволил Саре бежать свободно и стремительно, так, как она сама хочет, унося меня от крови, которую я пролил, от человека, которого отправил в могилу.

Ветер хлестал в лицо. Сквозь полотно тумана, мрака и дождя ничего не было видно, но главное, что я чувствовал и видел Сару.

Вдруг она резко дёрнулась и пошатнулась. Раздался глухой звук, будто её ударили палкой.

Мы только что парили от счастья, а теперь падали вниз.

И за мгновение до того, как моё тело ударилось о твёрдую, беспощадную землю, я услышал эхо выстрела.

За мгновение до того, как мы рухнули в мокрую грязь, я с леденящей душу ясностью понял, что произошло.

В неё выстрелили.

Мою Сару, мою милую Сару буквально выбили из-под меня.

Я лежал, оглушённый, лицом в грязи. Из меня словно вышибло дух и все мысли. Я моргнул и застонал, пытаясь вернуться к реальности.

А потом услышал Сару. Позади меня. Когда мы падали, я перелетел через её голову. Она дышала тяжело, с хрипом. И, судя по всему, всё ещё лежала на земле. А это плохо, очень плохо, когда лошадь сразу не поднимается.

Я вскочил на ноги, не обращая внимания на ломоту во всём теле, и подошёл к ней, чуть прихрамывая. Глаза она открыла, но закатывала так, что видны были только белки. Мышцы дрожали и пульсировали. Я упал на колени подле неё и обхватил за шею.

– Сара! – закричал я. – Сара!

Её большое сердце громко стучало. Из ноздрей один за другим вылетали облачка пара.

По руке потекло что-то тёплое. Я сел в грязь, отпустив Сару.

Пуля вошла ей в шею. Прямо посередине, между плечом и головой.

Из раны, как нефть из скважины, била кровь. Она налипала на гриву и окрашивала белые пятна на шерсти в красный.

– О, Сара, – прошептал я сквозь слёзы. Она дышала всё медленнее. И мне совсем не нравилось, как у неё открыт рот и язык свешивается в грязь.

Моя Сара, моя милая лошадка. Моя память, семья, дом. Я прошёл много миль, преодолел столько испытаний, и всё ради того, чтобы её вернуть. А теперь снова терял.

К нам быстро приближался яростный стук копыт, но я даже головы не поднял. Мои глаза и моё сердце были обращены на одну лишь несчастную Сару.

– Руки вверх! – выкрикнул кто-то, но я держал руки только на моей бедной лошадке. Она должна была понимать, что я здесь, рядом. Правда, хоть руки я и не поднял, голову всё-таки вскинул и посмотрел в сторону, откуда шёл голос, сквозь жгучие слёзы.

– Вы застрелили мою лошадь, – сдавленно проговорил я. На крупном вороном коне сидел шериф, высокий и худой, с густыми седоватыми усами и сжатыми тонкими губами. На его груди сияла серебряная звезда. Он целился в меня из ружья. За ним ехал его отряд, и все блестящие стволы были направлены прямо на меня.

Шериф прищурился, силясь разглядеть меня сквозь сумрак и пелену дождя. А разглядев, раскрыл рот от изумления, опустил ружьё и выругался.

– Это не Фоуни, – бросил он остальным, и они тут же убрали оружие. – Это какой-то мальчишка. Всего лишь мальчишка. – Он снова выругался.

– Вы застрелили мою лошадь, – повторил я.

Шериф посмотрел на истекающую кровью Сару.

– Прости, сынок. Ты бежал прямо на нас. Без седла, на рыже-пегой лошадке, в этой шляпе. Мы приняли тебя за Калеба Фоуни.

Он спрыгнул с коня, скрипнув кожаным седлом, и подошёл ко мне. Посмотрел на Сару, вздохнул и взвёл курок.

– Отойди, сынок.

Я резко обернулся и увидел, что он держит палец на спусковом крючке.

– Что вы делаете? – вскрикнул я.

Лицо у него было мрачное, а глаза печальные.

– Хочу избавить твою лошадку от мучений.

– Нет! Не убивайте её!

Он глубоко, тяжело вздохнул.

– Боюсь, я это уже сделал. Она страдает. Давай, отходи, надо быстрее с этим покончить.

– Я не дам её застрелить!

Он посмотрел на меня. Глаза у него были тёмные и хмурые, но не злые. Как у папы, когда умерли мама и Кэти.

– Послушай, сынок, ты её только мучаешь. Пуля попала в шею. Ты посмотри, сколько крови. Надо дать ей уйти. Отпустить её. Прервать эту боль. Это не жестокость, сынок… это милосердие.

Я посмотрел на него, тяжело дыша. Глаза жгло от слёз. Сколько чувств. Сколько воспоминаний. О папе, маме, Кэти. Я пытался дотянуться до них в своём сердце, услышать их голоса. Посоветоваться с ними, чтобы понять, как мне поступить.

И я понял. Я знал. Знал, как будет правильно. Папа наказал заботиться о Саре, как бы тяжело мне ни было. Даже когда кажется, что хуже ничего быть не может. И мама ждала от меня в первую очередь доброты, даже если это больно. А Кэти не выдержала бы страданий нашей милой Сары.

Я дрожал, и зубы у меня стучали из-за холодного дождя.

– Хорошо, – прохрипел я. – Хорошо.

Я повернулся к моей Саре. Она дышала уже спокойнее и ровнее.

– О, малышка, – сдавленно проговорил я, поглаживая её по шее и проводя пальцами по гриве. – Моя хорошая. – Я прижался грудью к шее Сары, и наши головы соприкоснулись. Мои слёзы стекали ей на шерсть, а кровь из раны стекала на грязную землю.

Они все были здесь, со мной. Все. Мои воспоминания, самые ранние воспоминания о том, как я ездил на ней верхом, как любил её. Воспоминания о Саре, обо мне, папе и маме. И Кэти. Кэти, которая души не чаяла в нашей милой лошадке. Нежной, ласковой. И при этом сильной, упрямой. Я вспомнил о том, что Эзра Бишоп хлестал её плетью, потому что она не хотела от меня уходить.