Русь измочаленная - Юрий Гаврюченков

Потащило меч из ножен за собой:

«Выходи во двор и по лужам крови

Бегай с криками: „Ура!“

Посмотри, как мечется

Глухая и слепая детвора».

Капли на лице… Может, это кровь,

А может, плачу это я.

Бог простил мне всё, и душа, захрюкав,

Показала, кто свинья.

Позабыв про стыд и опасность

На кол за грехи свои попасть,

Люди на огне плясали,

Славя Ктулху, и кричали:

«Пнглуи мглунафх Ктулху Рлайх угахангл фтагн!»

Скворец молниеносно перегнулся через стол и врезал Филиппу по морде. Бард грянулся спиной об пол, вдуплив ногами по столу и опрокинув всю выпивку. Из толпы вылетела кружка и попала Ершу в затылок. Ёрш клюнул носом столешницу, но тут же взвился, как подброшенный пружиной, выхватил нож и прыгнул на обидчиков. Скворец ринулся на помощь другу, ловко дав по репе не сумевшему увернуться борзому мужичку и тут же, без всякой раскачки, пнув каблуком в грудь ближайшего вышневолочанина. Михан поднялся и поспешил на помощь, схватив пустой кувшин. Скворец успел отоварить ещё двоих, когда молодец разбил посудину об башку мужичка с финкой, сунувшегося дружиннику за спину. Витязь обернулся, кивнул и сразу переключился обратно метелить вышневолочан. Ёрш со своего края крутился, лягаясь, как бешеный мул. Подойти к нему на вытянутую руку вялым мужичкам не представлялось возможным. Михан одолел ещё одного, как драка кончилась.

Мужики повалили из низка, словно пчёлы из разоряемого улья, жаля по пути всех встречных и поперечных. Лютая песня скрутила им мозги и не отпускала ещё краткое время, за которое они натворили дел.

Первым опомнился Скворец.

— Остынь-ка, — плеснул он в Михана из чудом уцелевшей пивной кружки.

Ёрш ещё пинал кого-то, корчившегося под стойкой, но без фанатизма. Сила пьяного барда не шла ни в какое сравнение с могуществом эльфов. Настоящего затмения не получилось, но и вспышки ярости хватило, чтобы потерять голову. Виновник содеянного мертвецки храпел под лавкой. Объединённое влияние Бахуса и Скворца уберегло его от зова Ктулху.

* * *

— Она всю жизнь называлась Больница.

Щавель из зарослей изучал длинную трёхэтажную домину с провалившейся крышей. С дальнего угла потемневшие брёвна разошлись, но окна были надёжно заколочены досками, местами свежими. Возле входа рамы даже хвастались стёклами.

— Люди так говорят, — стал оправдываться Жёлудь. — Давно-давно приходил из-за Уральских гор какой-то дед. Выстроил себе избушку и давай лечить травами и заговорами. Народ из города ажно тропу через лес протоптал. Хорошо лечил, пока не умер, потом власти в честь него больницу построили, а название прижилось.

— Я тут своих после тверской бойни лечил, — задумчиво вымолвил Щавель. — Хорошая больница была, всего треть наших на погост ушло.

— Когда дом обветшал, больницу в центр Волочка перевели, а сюда со льнозавода на танцульки ходить начали.

Лузга нетерпеливо мотнул головой:

— Мы-то чего припёрлись? Не вечер, рано ещё танцевать.

— Говорят, — Жёлудь понизил голос, — здесь недавно появились манагеры.

— Манагеры? Здесь? — недоверчиво покосился Лузга. — Бре-ешут.

— Да вот пишут об этом, — Жёлудь предъявил скомканный «Вестник Вышнего Волочка».

Лузга разгладил бумагу, прочитал заметку.

— Плохо дело, — сплюнул он. — Манагеров манагерами боится назвать. Совсем плохо.

— Город прогнил, — с холодной злостью вымолвил Щавель. — Водяной директор своих распустил. Курочка вроде по зёрнышку клюёт, а весь двор в навозе: то ростовщик селигерский, то коммерческое духовенство. Поверить не могу, басурманам чуть оброк не заплатили! Неудивительно, что манагеры где-то рядом должны обретаться.

— Да понятно, — Лузга окунул башку в плечи, метнул из-под бровей молнию в заброшенный дом. — Если бабы и девки стороной обходят, значит, место совсем пошло на удобрение. Баба, она не головой, она этой чует… как её? Интуицией.

— Да. Бабы живучи.

— Батя, а чем манагеры нехороши? — Жёлудь был уверен в правильности своего дела, но из любопытства решил уточнить.

— Манагер мало того, что сосёт силу народную, так ещё своим появлением приносит несчастье. Ты знаешь, если тебе поп дорогу перейдёт, значит, можно назад поворачивать, пути не будет. А манагер если рядом появится, так всё наперекосяк и ничего хорошего, один стыд и срам. Манагер, он как пиявка, раз вопьётся и год не сорвётся.

— А чего ж делать?

— Убивать их сразу как увидишь.

— Откуда они взялись?

— В старые времена было на Чёртовом острове, что за Швецией, такое царство, где из людей произошли клерки. Вначале клерки были очень похожи на свой народ, как в поэме: «Побрит, отглажен и надушен, учтив, надёжен и послушен». Потом клерки сели на корабли и уплыли в Пендостан, где начали вырождаться в манагеров. Потом приплыли обратно, в Мёртвые земли, когда они ещё до Большого Пиндеца были населены, оттуда обманом и коварством проникли на Русь. А манагеры, они как голуби, где обживутся, там и ведутся. Сначала в Москве устроили главный рассадник, потом по другим городам расползлись.

— А как манагеров от людей отличить?

— По запаху. Воняют не по-людски. По внешнему виду сразу узнаешь. Лицо мятое, опухшее, рыхлое, как блин. На лице глаза. Маленькие, гадкие. Под глазами круги, большие, тёмные. Голос дребезжащий, скрипучий. Речи завистливые, злые. Таков невымирающий московский манагер. Да сейчас сам увидишь.

— А другие есть, кроме московских? — спросил Жёлудь.

— Других перебили давно. Пойдём и этих перебьём.

Щавель распустил устье налуча. Лук казался старым, как его владелец, но на самом деле ему не было года. Это был хороший лук, быстрый и точный.

Лузга забрал у Жёлудя котомку, перекинул ремень поперёк груди. Перекосоёбился от тяжести сумы.

Командир, а за ним его бойцы двинулись к зданию больнички, раздвигая траву, лесные люди — бесшумно, а Лузга как свинья по хворосту.

— Да, ещё, — молвил Щавель. — Печень манагерскую не ешь и кровь не пей. Запомоишься и тем испортишь себе будущее.

— Понял, батя, — лаконично ответствовал Жёлудь и тут же спросил: — А мясо можно?

— Если на войне и с большого голода, то можно.

Приблизились к домине. Лузга достал из сумки обрез, переломил, проверил патроны. Патроны были на месте. Взвёл оба курка.

— Ты бы не шумел, — сказал Щавель. — Набегут с завода, отмазывайся потом, что манагеры по очереди не вынесли тяжести содеянного.

— Да базар нанэ, — буркнул Лузга. — Базар тебе нужен…

Он вернул обрез в котомку, приподнял край обтрёпанного свитера, под которым болтался на ремне нож, обнажил клинок. Знатный у Лузги был пласторез! Ножны из кордуры, клинок из кронидура, рукоять из микарты. На пороге бежал лысый мамонт со звездой на спине, вдоль обуха тянулось полустёртая гравировка «Хоботяра». Клинок был покрыт такой густой сетью царапин, что даже на вид казался неприличным.