Дань для палача - Ольга Дашкова

Маринка возвращается, сразу виснет на спине, целует, что-то шепчет на ухо, с ней Славка, они садятся за стол. Музыка играет слишком громко, где-то бьется посуда, мы смотрим в ту сторону. Минаев выкрикивает тост, выпиваем залпом, не закусывая, за нашу красивую жизнь, которая станет еще шикарнее.

Сейчас я вижу каждую деталь, какой узор на скатерти, какого цвета лак на ногтях Марины, она держит бокал с вином, так и не выпив. Меня накрывает туманом, резко ведет в сторону, Седой выкрикивает фразы, не могу разобрать, цепляюсь за стол, задевая нож.

А дальше — руки в крови, ее очень много, не могу понять, откуда она и чья. Всего колотит, кричу, но не слышу голоса, мышцы напряжены, тело сводит судорогой.

Открываю глаза, уже светло, Влада испуганно трясет за плечи, а я не могу дышать, лишь глотаю ртом воздух.

— Данил, Данил, это я, все хорошо… Тебе плохо?

Не испугалась, не убежала, я бы сам ошалел, если бы рядом со мной какой-то мужик стал так чудить во сне.

— Хорошо, хорошо все, иди ко мне.

Прижимаю девушку к себе, начинаю дышать, у нее такие мягкие волосы и пахнут цветами. Обнимаю, молчу, по спине все еще бежит холодный пот, потряхивает. Дурацкий сон, но такой реальный, все до мелочей видел, до того самого момента, когда жизнь стала другой.

— У тебя сейчас сердце выскочит, надо в больницу или таблетку. Есть аптечка?

Улыбаюсь, о чем она вообще говорит?

— Ты моя таблетка, — целую, впиваясь в губы, заваливая Владу на диван, стаскивая покрывало, шаря по обнаженному телу руками.

— Данил… Данил… а-а-а-а-а….

Девушка стонет, когда веду по шее языком, до груди, накрывая сосок.

— Давай покричим, крошка, только громко кричи, как я люблю.

Наблюдаю со стороны, как адвокат разговаривает с Сафиным. Валерий очень даже симпатичный мужчина, высокий, подтянутый, стрижка, гладко выбрит, светлая рубашка, брюки. В нем чувствуется уверенность, надежность, не то что в некоторых.

Но от одного взгляда на Сафина сердце заходится в бешеном ритме, как вспомню ночь и утро, истому и боль, отдающуюся во всем теле, так краснею. Вот он поднимает голову от бумаг, ведет взглядом по залу кафе, останавливается на мне, чуть склоняет голову и подмигивает.

Выпендрежник.

Но по коже бегут мурашки, я помню, как он меня целовал, как брал, как доводил до нескольких оргазмов, лаская языком между ног, когда я в это же время брала его член в рот. Бесстыже, развратно, порочно. Мне, практически вчерашней девственнице, даже вспоминать стыдно такое.

— Девушка, ваш кофе.

— Да, спасибо, — совсем ушла в воспоминания.

Забрав у бармена кофе, иду к столику, но останавливаюсь от окрика в спину.

— Влада! Ткачева!

Нет. Только не он. Но до боли знакомый голос заставляет обернуться.

Ширяев.

Наш первый красавчик и мажор на потоке, разъезжающий на крутой тачке, одевающийся только в крутые модные шмотки. Мирослав искренне уверен в своей неотразимости и в том, что любая девушка с радостью выпрыгнет из трусов и запрыгнет к нему в постель.

Когда я перевелась в университет, я практически год отбивалась от его, так сказать, ухаживаний, хотя у нас разное понимание слова «ухаживать». Я говорила «нет» любым попыткам пригласить меня в кино, кафе, за город, покататься с ветерком. Мирослав был настойчив, пока охрана Минаева не сказала ему пару слов, после чего пыл Ширяева остыл.

— Владислава, я не ожидал тебя здесь увидеть. Или ты специально искала встречи со мной? Ой, какая шалунья.

— Не скажу, что рада тебе, но здравствуй, Мирослав. Извини, мне некогда.

Хотела пойти дальше, но Ширяев дернул за локоть, чашка кофе выскользнула из руки, упала на кафельный пол и разбилась, пачкая мои любимые светлые брюки.

— Какая ты неловкая, Ткачева.

Мерзкая ухмылка, Ширяев зачесывает длинную челку назад, кривляется, изображая удивление и сочувствие. Вижу, как Сафин идет уже в нашу сторону, и что сейчас будет скандал, но рядом с ним и у меня появляется сила и наглость.

— Слушай, ты, кусок дерьма, я устала от твоих тупых подкатов, и если ты еще хоть раз подойдешь ко мне или скажешь хоть слово, мой муж сломает тебе руки.

Ширяев моргает ресницами, открыв рот, смотрит за мою спину, делает шаг назад.

— Что случилось, крошка?

— Знакомого встретила.

— Что я должен ему переломать?

— Руки.

— Лучше ноги, можно так сломать, что очень долго и трудно будут срастаться кости.

— Можно и ноги.

Мирослав в шоке, разглядывает мужчину, который по чистой случайности стал моим мужем.

Данил невозмутим, его уверенность передается и мне, Ширяев, не сказав ни слова, уходит, чувствую спиной энергетику Сафина и его руки на талии, сама разглядываю открытую пасть змеи, и ее чешуйчатое тело, обвивающее кисть.

— Все хорошо?

— Да. Брюки жалко и кофе.

— Возьми новый с собой, и поехали, — целует в висок, отходит.

А я понимаю, что влюбилась.

Вот именно в этот момент, когда он сказал нужные слова, сделал определенное движение, защитил, проявил заботу, просто поцеловал и обещал переломать ноги за меня.

Это было как шок, как открытие. Я ведь говорила себе не делать этого, не влюбляться, не открывать сердце, не смотреть на него так, не верить словам.

Но это ведь первая любовь. От нее не получилось спрятаться. Мама так любила повторять, что она обязательно меня найдет. А получается, не нашла, а украла, точнее, украл.

— Можно капучино с собой, без сахара?

Пока ждала кофе, от мыслей не удалось отвлечься, я продолжала смотреть, как Данил курит на крыльце кафе, как все еще разговаривает с адвокатом и нервничает.

— Что-то случилось?

Взяв кофе и расплатившись, вышла на улицу.

— Валера отвезет тебя в квартиру родителей, придется подождать там пару часов.

— Почему? Почему я не могу поехать с вами?

— Надо в полицию, они уже ждут.

Только сейчас увидела, что на парковке стоит полицейская машина, двое мужчин в форме ждут, поглядывая на нас.

— Не понимаю, почему, что они здесь делают?

— Просят явиться, нужно рассказать, что я делал и где был в ночь убийства той девушки, танцовщицы из клуба.

— Я поеду с тобой, ты был со мной, мы были вместе. Я же так и сказала тому подполковнику.

Начинаю повышать голос, кофе уже не хочется, выкидываю его в урну, по спине бежит горячий пот от волнения. Я верю, Данил не мог никого убить, тем более человека, который ничего ему не сделал плохого.