Жизнь переходит в память. Художник о художниках - Борис Асафович Мессерер

чтобы он порылся в «тряпках» и поискал «случайно» там завалявшуюся бутылку виски! Дело в том, что в мастерской у Савёлки всегда царил стихийный беспорядок, а в одной из комнат на полу возвышалась груда бытовых предметов, для которых не нашлось достойного места, и именно там Савёлка прятал особенно ценные подношения своих иногда очень влиятельных друзей, и в том числе, по нашим наблюдениям, заветные и тогда недосягаемые (их не было в продаже) бутылки виски. И каково же было наше с Алимовым торжество, если Савёлка, «таки порывшись в тряпках», находил вожделенную бутылку и приносил ее к столу!

Я когда-то был восхищен тем, как Андрей Битов описал сложнейший для литературного изложения случай эксперимента над самим собой, связанный с тяжелыми медицинскими подробностями преодоленной ситуации. Подобно Битову, я попытаюсь описать очень непростой для меня случай, когда мы с Алимовым много выпили (от радости!) по случаю того, что я прямо на банкете, устроенном на выставке художников России в Центральном доме художника на Крымском Валу, получил телеграмму из Министерства культуры о моем награждении званием народного художника РФ. Оттуда мы поехали на метро (на Крымской набережной оказалось невозможно вызвать такси), стремясь попасть на другой банкет в выставочном зале Союза художников на улице Горького в доме № 46, где его устраивала Наталья, жена Алимова, в честь одного западного художника, приехавшего в нашу страну.

Выйдя из метро на станции «Маяковская», мы побрели пешком под проливным дождем, держа друг друга под руки. В один момент кто-то из нас поскользнулся, и мы упали на мокрый асфальт! Я, устав от длительной поездки на метро, да и просто от количества выпитого, тихо и доверительно сказал Алимову: «Сережа, давай полежим здесь немного и отдохнем!» На что Сережа строго ответил: «Нельзя, нас ждет Наталья на банкете!» И мы кое-как встали и поплелись дальше. А придя по означенному адресу еще долго там куражились, и я разливал шампанское в бокалы, поставленные длинной вереницей на столе: одной бутылкой наполнял целый ряд. Как видит читатель, наша дружба цвела в самых необычных ситуациях.

Бытовые подробности такого рода раскрывают характер Сережи, характер Савелия да и всех участников круга, к которому мы принадлежали. Но мне бы не хотелось, чтобы эти живые детали заслоняли суть подвижнической деятельности моих товарищей — Савелия Ямщикова, чьим главным делом было возрождение российской духовности, и Сергея Алимова, выдающегося художника-иллюстратора русской классики.

Значительную роль в наших с Сережей отношениях играл географический принцип встреч. Я и вспоминаю наше общение — географически. Так случилось, что Сережа стал членом группы, которой я руководил на творческой даче «Челюскинская». Там он осваивал литографический способ печати, что очень ему пригодилось в дальнейшем. В «Челюскинской» жили и другие художники, подхватившие от меня страсть к офортному и литографскому делу, в первую очередь Сергей Бархин. Его она абсолютно поглотила — он поселился в «Челюскинской», где создал замечательные офорты.

Мы прожили с Сережей Алимовым многие годы в творческой и человеческой близости и были объединены выставкомами и собраниями, на которых обсуждались вопросы выставочной деятельности в рамках секции художников театра и кино МОСХа. Нам приходилось проводить на них много времени, поскольку Сережа зачастую вел эти собрания. А я, уставая от всей такого рода говорильни, писал и передавал ему как председателю скромные послания, где в довольно панибратской и шутливой форме, скрытой от посторонних глаз, призывал его закругляться и не затягивать заседание, мотивируя это тем, что ресторан Дома кино скоро закроется. По словам Алимова, он собрал целую коллекцию этих записочек, не выбрасывая их после прочтения.

Выставочные дела и мероприятия тянулись вереницей, отнимая много нервной энергии, а после неизменно случались стихийные застолья, служившие необходимой разрядкой, поэтому нередко мы с Сережей проводили целый день вместе. Общность интересов провоцировала совместное времяпрепровождение.

Нам всегда сопутствовали друзья: известные художники, знакомые, творчески близкие люди. В сложившуюся компанию входили: Миша Ромадин, Володя Серебровский, Савелий Ямщиков, Александр Бойм. К нам примыкали также Валерий Левенталь, Коля Серебряков, Саша Великанов, Алина Спешнева, Марина Соколова, и вне этого круга мне трудно представить себе Алимова.

На моих глазах Сергей Алимов все более сосредотачивался на иллюстрировании русской классической литературы. Он иллюстрировал Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Булгакова. Вспоминаю, какой успех имели Сережины рисунки к роману Булгакова «Мастер и Маргарита», впервые показанные на Всесоюзной выставке художников в Манеже! Не меньшее признание получили его иллюстрации к «Носу» Гоголя. И вот тогда я ясно — впервые для себя — осознал глубину и неизбывность интереса Сережи к русской классике. Всё новые серии рисунков делали для меня эту тему особенно значительной в его творчестве. И продолжая прослеживать направленность творческой мысли Сережи, я все больше ценил ее и говорил ему об этом. Иногда блестящее знание Сережей русской литературы я мог оценить в полной мере совершенно случайно: как-то раз я обратился к нему с вопросом о творчестве мало мне знакомого писателя Антония Погорельского. Сережа с неожиданным для меня воодушевлением подробно рассказал о нем со всеми деталями биографии и перечислением всего им написанного. И чем дольше длилось наше общение с Алимовым, тем явственнее для меня проступали всё новые и новые свидетельства его знания. И вдруг я поймал себя на мысли, что сам образ Сережи чем-то напоминает мне тех героев, которых он рисует. В моем представлении он как бы сроднился с ними настолько, что многие их черты стали ему присущи. Так широта Ноздрева сделалась его широтой, а хитрость Коробочки — его хитринкой. Более того, мне стало казаться, что Алимов вобрал в себя черты русского барина, живущего в своем поместье (Сережа действительно очень любил свою дачу в Абрамцеве и черпал вдохновение в пребывании там), гостеприимного и великодушного, любящего охоту и отдающегося ей со всей страстью, на которую он способен. Конечно, это был только мираж, но любимый мною мираж — фантазия на тему Сережи. На самом деле, Алимов всегда оставался художником с большой буквы. Он очень ценил свое время и работал целеустремленно и сосредоточенно.

Я восхищался и тем интересом к театру, который Алимов воплотил в работе в Театре кукол имени Сергея Владимировича Образцова. Сережа открыл для себя театр как точку приложения сил, растворился в этом служении. Он создал там свои лучшие спектакли в содружестве с Катериной Образцовой и достиг в этом деле очень высокого уровня, выставляя свои эскизы в фойе театра, делая замечательные плакаты к собственным спектаклям.

Теперь я часто вспоминаю Сережу Алимова и то время, что мы проводили вместе («…более полувека… и