Разлюбовь, или Злое золото неба - Андрей Зотов

Не дожидаясь ответа, он вышел в коридор. Амбаломент посидел несколько секунд, словно на что-то решаясь, встал и двинулся следом. Мне было все предельно понятно, кроме одного-единственного: откуда они узнали, что я здесь, вернее, что я могу быть здесь. Как они меня опознали?

Итак, «Анкерман» имеет свою копию послания и его перевод. Они подтянулись сюда заранее, чтобы прозондировать почву, произвести небольшие зачистки и создать благоприятную обстановку для приема «Валдая». Не исключено, что это они поднимали обои на улице Алабяна. И шмонали до меня дачу Хольского. Похоже, людей Ганса вывел в аут тоже «Анкерман». Откуда они знают меня? Через Ганса? Да, ему не позавидуешь, серьезные у него конкуренты… А у меня?

Я принял душ, рванул еще коньяку и лег спать. До семи время еще было. После этого визита многое встало на свои места. Тема клада приобрела уже вполне ощутимый удельный вес.

Индийский океан ни много ни мало, я – аквалангист, и меня обступают омары с сигаретами в клювах. «Дай, дай прикурить!» – просят они наперебой, и я щелкаю перед ними зажигалкой такой специальной, которая горит под водой.

Последнему омару не хватает огоньку, и он в отместку тащит меня на глубину, в свои подводные казематы, ой-ля-ля! – и что интересно, голосом профессора Гусева, читавшего нам теорию стиха и прозы, бормочет мне в правое ухо: «И по тундре, по широкой долине, где мчит курьерский „Воркута – Ленинград“.

И вот я уже мчусь на водных лыжах по тундре наперегонки с пассажирским поездом, а в небе что-то гудит, и оттуда падает, кувыркаясь, окурочек, эким ветром его занесло? И вдруг, откуда ни возьмись, выруливает на горных лыжах мне наперерез сама Нефертити в кашемировом пиджаке и, активно работая палками, пускается в такой слалом, что становится за нее страшно. В довершение всего она на полном ходу начинает названивать по мобильному, причем мне, и я просыпаюсь.

Часы показывали семь утра. На тумбочке звонил телефон. Это был портье. Он предупредил, что мне надлежит покинуть номер; и я покинул его. Правда, предварительно побрился, допил коньяк и доел сосиски. Кое-какой план у меня уже вырисовывался, но приступать к нему можно не раньше чем часа через два.

А погодка стояла хуже не придумаешь: шел мокрый снег с ветром, под ногами чавкало, и пока я ждал автобуса, то проклял всех на свете портье, и «Анкерман», и анкерные болты, и Анну Керн (простите, Александр Сергеевич), и Маркеля помянул недобрым словом, и вдруг ты позвонила мне на мобильный.

– Привет! Как дела?

Я растерялся. Это был первый звонок с той далекой поры, когда мы еще были вместе. Я сказал, что все хорошо.

– Где ты? Чем занимаешься? – Твой голос тут же воскресил в моей памяти всю тебя целиком, со всеми родинками и подробностями, и все хорошее, что было меж нами. А плохое я всегда старался забыть.

– Я в Лебяжьем, Аня. Автобуса жду.

– А-а.. В Лебяжьем? А мы на турбазе с ребятами. Хочешь, приезжай, тут недалеко…

Я закурил. Не было и тени мало-мальской радости в твоем голосе. Да что там радости – обычного хотя бы беспокойства: когда, на сколько, где остановился? Ты даже не удивилась, что я здесь. Хотя бы ради приличия могла удивиться…

«И зачем приехал?»

«Как зачем – клад!» – со злорадным ожесточением подумал я. За какую-то долю секунды цель приезда в Лебяжий обрела совершенно иную конфигурацию: клад, то бишь «Валдай», то бишь то, что в «Валдае». Хотя, конечно, все эти «валдаи»-развалдаи были только попутным сюжетом – я представлял, как ты бросишься мне на шею, повиснешь, поджав ноги, и я подумаю: ах, какой же я дурак, что сомневался в тебе!

Но дальше разговор приобрел еще более удручающие очертания.

– Да ну ее, турбазу! – сказал я бодро. – Я тут тебя подожду. Если хочешь…

– А-а. – снова ответила ты. – Но мы еще дня три тут пробудем. Ребята сняли на неделю домик специально к моему выздоровлению…

– Здорово! – сказал я с преувеличенной бодростью, как никогда чувствуя всю нелепость своей поездки. – Как ты себя чувствуешь?

Слышимость была превосходной, и я услышал, как ты сказала кому-то там, у себя: «Не мешай, пожалуйста!» И мне:

– Хорошо. Ты надолго приехал?

Это был вопрос ниже пояса. Я бросил бычок в снег.

– Завтра домой.

– Жалко, – ответила ты. Но в голосе твоем не было и следа жалкости. В твоем голосе не было ровным счетом ничего, на что я рассчитывал, наивный человек, любимец иллюзий.

– Ну и ладно, – сказал я покладисто, наблюдая за грязным панелевозом, идущим по разделительной полосе. – Не болей больше. – И первый предложил: – Пока? – Я предложил это, надеясь, что ты вдруг спохватишься (ведь это же я!) и вспомнишь все то, что было меж нами (Анечка, неужели ты все забыла?).

Но ты легко согласилась:

– Пока.

Лучше бы ты не звонила.

Я стоял спиной к ветру, руки в карманах, шапка надвинута на глаза, шевелил в ботинках мокрыми пальцами ног, и если есть на свете счастье, то это наверняка та ночь в Подольске, горячая ванна и ты по шейку в воде, но для женщины прошлого нет – чьи же это слова?

Автобуса я так и не дождался, только промок. Ладно, пойду пешком. Один хрен, хуже уже не будет. Пока я шел по улице Лесной, снег лепил спереди слева, а когда свернул на Архитектурную, жить стало легче, только надо было поднять воротник «пилота» и застегнуть верхнюю пуговицу. Снег подгонял меня сзади до самого вокзала, а там, миновав забегаловку, где давеча познакомился с поэтом-импровизатором и его свитой, раскрутившими меня на четыре бутылки местного шмурдяка, я нырнул в пельменную. Тут квасили гибэдэдэшники, человек пять, и среди них выделялся толстый невысокий господин в дорогом ратиновом пальто и такой же кепке: седая эспаньолка, очки, шелковый шарф. Видимо, он что-то нарушил и теперь вот спонсировал мероприятие. В ногах у них стояли две пустые бутылки из-под «Немироффа», на столе я заметил третью, а четвертую только что начал разливать самый низенький и самый энергичный дорожный мент. Спонсор украдкой глядел на часы и вынужденно улыбался. Сейчас они раскрутят его по полной программе, слегка поглумятся и отдадут права.

– Один порезанный лимон и во-он из той бутылки. – Так выглядел мой заказ.

– Сколько? – мрачновато спросила официантка.

– Стакан.

Жевал лимон я за угловым столиком, предварительно замахнув сто пятьдесят коньяку, жевал, не чувствуя вкуса, и изо всех сил отгонял тебя от своего сердца. Все кончилось, все прошло, а твое письмо – это просто так. Да, хорошо бы купить собаку, она верная, она не разлюбит, она не предаст, она сдохнет на твоей могиле, но не предаст.

В ближайшей библиотеке я показал студенческий билет и сказал, что собираю материал для романа о Елисее Бурко. Меня несло как по нотам. Говорят, что в городе есть музей-квартира Бурко, это правда? Любезнейшая Елена Викторовна из читального зала битый час отвечала на мои вопросы, и чем дальше, тем больше я склонялся к тому, что Елисей Павлович был действительно «одним из самых незаурядных людей своего времени» (цитата из Елены Викторовны). Один только его уход в монастырь чего стоит, Андрей. Судите сами. Будучи одним из самых известных и богатых людей своего времени, в зените своего финансового и творческого гения, он вдруг сворачивает все дела и уезжает в Зосимову пустынь, под Александров, где подвизается сперва послушником, а потом и монахом. За полгода до смерти принимает схиму, а за неделю до смерти ему в тонком сне являются Великая княгиня Елисавета Феодоровна и инокиня Варвара. Такого мало кто сподобился, Андрей, поверьте мне на слово… Что касается музея, то в его экспозиции достаточно полно представлена жизнь и творчество Елисея Павловича, а что касается книги о нем, то она уже есть: Александр Косичкин «Не поле перейти», Издательство «Зодчие», 2004 год.