Новый дозор - Сергей Лукьяненко

Навигатор шепнул: «Налево, милорд», и я послушно вошел в один из входов Риджентс-парка, оказавшись в царстве могучих деревьев, благоухающих цветов и гуляющих по тропинкам людей. Лондонцев здесь, наверное, было меньше трети — все больше туристы с фотоаппаратами.

Интересно, где же обитает Эразм? В шалаше, среди своих любимых растений?

Я подавил желание глянуть на экран. Идти по командам было интереснее. В памяти навигатора оказались даже узенькие тропинки, и я все больше и больше углублялся в парк. Никакой настоящей дикости здесь, конечно, не было и быть не могло — но туристов попадалось все меньше и меньше.

Потом я увидел огромное здание, стоявшее, как мне показалось, в самом парке или на самой его границе. На самом деле вдоль границы парка тянулась аллея, на которой и был выстроен дом. Больше всего он напоминал лучшие образчики сталинской архитектуры — присутствовали даже статуи на карнизе под крышей, вот только я не разобрал, кого именно они изображают — то ли мифологических персонажей, то ли видных деятелей британской культуры и политики, то ли представителей различных народов Британии. Судя по запаркованным у здания автомобилям, обитали здесь люди с многомиллионными счетами в банках.

Но навигатор повел меня по аллее дальше.

Он что, и в самом деле в шалаше живет?

— Прямо, милорд, — сказал навигатор. — Прибываем, милорд.

Я в недоумении остановился. Передо мной была древняя церковь. Ну, не церковь, но что-то церковное — аббатство, монастырское строение… Странной архитектуры, с двумя крыльями, как помещичья усадьба, но явно имеющее отношение к культовым сооружениям.

— Направо, милорд.

Правое крыло аббатства и впрямь выглядело несколько иначе. Нет, те же поросшие мхом каменные стены, витражные окна, высокие резные двери.

Но это был жилой дом. Точнее — жилая часть церкви-аббатства.

Ну а почему бы и нет, собственно говоря? Тем более в Англии. Была церковь. При ней был дом священника… викария, точнее. Церковь — Богу, жилой дом — людям. Службы в церкви давным-давно не ведут, потомки викария… стоп, а у него могут быть потомки?.. наверное, да, это же не католические священники с их целибатом… выбрали себе другую стезю. Ну и продал кто-то рано или поздно свой дом господину Эразму. А может, дом принадлежал семейству Дарвинов и достался ему по наследству?

Дверь открылась в тот момент, когда я подошел к ней и остановился в размышлениях, что делать — нажимать ли на кнопку звонка, или постучать тяжелым бронзовым дверным молотком. Немолодой толстенький седовласый господин в старомодном твидовом костюме с любопытством посмотрел на меня.

— Господин Эразм? — спросил я.

— Мсье Антуан? — Он то ли вжился в свой образ француза, то ли не мог до конца свыкнуться с мыслью, что я не галл. Зато архаизмы из языка практически исчезли. Включая и архаичное «thou». — Входите. Я ждал вас без малого век.

— Извини, что задержался, — невольно ответил я.

* * *

В жилище Эразма Дарвина можно было снимать историческое кино. Причем — разное. Кухня, на которую я зашел вслед за хозяином, была обставлена по последнему слову техники семидесятых годов прошлого века. Причем, скорее, американских семидесятых годов — много хрома, стекла, умилительно-наивный дизайн. На фоне всего этого блеска как-то особенно впечатляюще выглядело обилие дорогого старинного фарфора. Я мог бы подумать, что Эразм был поклонником знаменитой фирмы «Wedgwood», но обходился он с коллекционной посудой как-то удивительно по-свойски — несколько грязных тарелок было небрежно свалено в мойке, изящная чашечка была забыта на столе, в опасной близости от края… Дарвин сделал нам кофе в огромной кофемашине со стеклянным контейнером для зерен наверху. Перемалывая кофе, машина грохотала, как взлетающий авиалайнер. На одном из столов под разноцветным витражным окном стоял сверкающий кухонный комбайн, на чьем боку было написано «Cuisine Art». Холодильник тоже был незнакомой марки.

С подносом, на который он поставил кофейные чашки, сливочник и сахарницу, Эразм повел меня в гостиную. Тут семидесятые годы прошлого века бесславно капитулировали перед двадцатыми или тридцатыми годами — благородно вытертая кожаная мебель; повсюду темное дерево — и в мебели, и в настенных панелях; мраморный камин… причем, к моему удивлению, в нем горели настоящие поленья! Насколько я знал, это было строжайше запрещено — в свое время, борясь со знаменитым лондонским смогом, все камины в городе перевели на газ. Никакого телевизора, конечно, тут не было, зато имелся ламповый радиоприемник, деревянный и основательный, напоминающий небольшой шкафчик.

— Не замерзли, Антуан? — спросил Эразм. — Быть может, немного порто с коньяком?

— Лето на дворе, — удивленно сказал я. До меня иногда не сразу доходят элементарные вещи. — А… впрочем… у вас здесь так прохладно. Толстые стены, да? Спасибо, с удовольствием выпью глоток порто с коньяком.

На лице Эразма отразилось облегчение.

— Ну конечно, вы же из Моско… России! — обрадованно сказал он. — Вас не должно смутить пить с утра!

— Уже почти обед, — дипломатично сказал я, удобно располагаясь в глубоком кожаном кресле.

— К черту порто! — воскликнул Эразм. — Хорошее, доброе, старое ирландское виски!

Ну что ж, три сотни лет — вполне достаточный срок не только для того, чтобы приобрести кусок аббатства в центре Лондона, но и чтобы стать алкоголиком.

Из широкого буфета, чьи полки были закрыты дверцами с мутным матовым стеклом, Эразм извлек несколько бутылок. Придирчиво их осмотрел и выбрал одну, без всякой этикетки.

— Полтораста лет, — сообщил он. — У меня есть виски и постарше, но это не имеет особого смысла. Главное, что тогда бензиновые моторы еще не травили природу своей вонью, рожь была рожью, солод — солодом, а торф — торфом… Вам со льдом, Антуан?

— Нет, — сказал я, скорее из вежливости, чтобы не заставлять Эразма отправляться на кухню. — Чистое.

— Правильно! — одобрил Эразм. — Лед — для неотесанных жителей колоний. Если потребуется, у меня есть чистая ирландская вода…

Виски он плеснул по чуть-чуть. Я коснулся темного, почти черного напитка губами.

Мне показалось, что я хлебнул из торфяного болота.

Потом — что я выпил жидкого огня.

Эразм, тихо посмеиваясь, смотрел на меня.

— Я и не думал, что ирландское виски бывает торфяным! — выдохнул я, отставляя бокал.

— Бывает даже сейчас, но… — Эразм махнул рукой. — Не то! Нынче так уже не делают!

— Надо привыкнуть, — пробормотал я дипломатично. — Очень… очень необычно.

— Нравится?

— Пока не могу сказать, — честно признался я. — Одно могу сказать точно — напиток уникальный. «Лагавуленн» и рядом не стоял.

— Ха! — фыркнул Эразм. — «Лагавуленн», «Лафройг» — это для изнеженных современных людишек… А вы откровенны, Антуан. Это мне нравится.