Вояж по-турецки - Анна Лерина

аппетитом уплетал рис, щедро сдобренный оливковым маслом. На этой же тарелке лежал хороший кусок поджаренного куриного филе. Подивившись перемене в собственном ребёнке (когда это он сам по доброй воле брал со шведского стола что-либо, кроме гарниров, фастфуда и пирожных?), я тотчас же озвучила ему свою наивную радость:

– Ты же мой молодец! Растёшь, сам уже понимаешь, что тебе нужен полезный…

– Белок, ага, ты говорила, – перебил меня Севка, нехотя втыкая вилку в мясо. – Вот я и стараюсь. Взял себе кусочек.

Я чуть было не прослезилась. Говорили мне бывалые родители, что с возрастом к детям приходит-таки сознательность.

Вот. Дождалась. Начинается.

– Мам, – с глубоким вздохом изрёк сын с набитым ртом. – Я наврал.

Он вынул из-под стола руку с зажатой в ней полурастаявшей плиткой молочного шоколада известной турецкой марки. Красная обёртка была уже изрядно помята, но все же, к моей немалой радости, не вскрыта.

– Мне Юсуф обещал, если я съем мясо, то он мне ещё такую даст. А вот эту, – и Севка сунул мне в нос истерзанную шоколадку, – он дал ав… ава…

– Авансом, – горестно вздохнула я на пепелище собственных надежд о появлении у сына сознательности и аккуратно повертела головой, осматривая ресторанный зал.

Понятное дело, я сразу же наткнулась на счастливо-заговорщический взгляд красавчика официанта. Только этого мне сейчас не хватало.

Я сдержанно улыбнулась, посчитав, что этого парню будет вполне достаточно в качестве благодарности за доброе отношение к Севке. Но тот мигом примчался к нашему столику со своей тележкой и попытался завести светскую беседу, нарочито пылко заглядывая мне в глаза. Впрочем, попытку эту я быстро купировала, вежливо, но твёрдо попросив больше Севке без моего разрешения ничего не давать.

Когда Юсуф ушёл к другим гостям, Севка, дожёвывая курицу, сказал:

– А мы с ним подружились.

– Правда? – давясь смехом, спросила я.

– Ну да, он шутки всякие весёлые рассказывает, – насупился сын. – Видеоролики даже сейчас показывал мне. А я вот ему не могу.

– Так, Сева, – строго сказала я. – Давай договоримся, ты дружишь только с мальчиками и девочками. Чужие дяденьки тебе не друзья.

– Так Юсуф и с тобой, мама, хочет подружиться, – не унимался ребёнок.

– Зато мама с ним не хочет, – отрезала я. – Разговор на эту тему окончен. Ешь свою шоколадку, на этот раз считай, что разрешила. Но больше ничего ни у кого не бери.

– Даже у дяди Керема?

– Ладно, у дяди Керема разрешаю, – сказала я и, залпом допив свой сок, стала писать сообщение няне.

Глава 19

Мы с шефом полиции тихо сидели в конференц-зале, устроившись в уже привычных уютных креслах возле большого стола.

Парой минут ранее он проинструктировал меня о задачах, которые на сегодня мне поручались. Шеф попросил на этот раз обращать особенно пристальное внимание на случайные обороты речи, междометия, изменения в выражении лица собеседника при каких-либо словах. Словом, отмечать любое проявление эмоций и бесстрастно фиксировать всё это, не пытаясь «причесать» и подогнать итоговый текст допроса ни под какую из представившихся мне субъективно картин и версий. Человек, которого сейчас планировалось допросить, требовал самого тонкого и точного подхода.

Господин Керем сосредоточенно просматривал свои бумаги, я проверяла работу диктофона, когда в дверях появилась Алисия Хан.

Бледная молодая женщина в слегка помятом бежевом спортивном костюме вошла в конференц-зал и почти неслышно проследовала к нам. Сев на указанное полицейским место у стола, она немедленно ссутулилась и сцепила руки на коленях в замок. Даже я, не являясь профессионалом в сфере допросов, поняла, что Алисия не особенно расположена к разговору.

Господин Керем, очевидно, будучи того же мнения, решил начать беседу с нейтральных тем:

– Добрый день, Алла. Или вы предпочитаете, чтобы вас называли Алисией согласно вашему псевдониму?

Я, слегка удивлённая, принялась переводить.

Алисия на это безразлично пожала плечами и медленно проговорила на английском, сильно, впрочем, напоминающим своим звучанием из её уст более отрывистый немецкий язык:

– Нет необходимости заставлять эту девушку напрягаться. Я вполне сносно могу поговорить с вами сама.

– Да, я знаю, – мягко возразил господин Керем, – однако, поверьте, так положено. Я прошу вас отвечать на мои вопросы на вашем родном языке. Спешу также предупредить, что наша беседа полностью записывается. Так как мне вас называть? Настоящим именем или же сценическим?

Алисия Хан уставилась куда-то в пустоту и одними губами сказала по-русски:

– Как хотите.

– Вас зовут Алла Канапацкая, вы гражданка России, уроженка Ленинградской области. Но вот уже несколько лет вы весьма часто летаете в Германию и проводите там довольно длительные отрезки времени.

Господин Керем поднял глаза от своих записей и внимательно посмотрел на Алисию.

Я принялась переводить девушке речь полицейского. Та, казалось, не проявляла ни малейшего интереса к тому, что говорит её собеседник.

Тогда он продолжил:

– По образованию вы историк, после окончания университета работали в музее, впрочем без особых на этом поприще успехов и заслуг. По крайней мере, ни повышения по службе, ни каких-либо документов о материальном или нематериальном поощрении за отличную работу вам дождаться не удалось. Затем вы спонтанно уволились и больше не заключали официальных трудовых договоров ни с одной организацией. Прошло уже… почти три года. Неужели вы так уж внезапно осознали, что ваш мир – это сцена?

Алисия, или Алла как будто с трудом расцепила руки и схватилась за собачку молнии на кофте. Пощипав её, она чуть расправила плечи, подняла голову и сказала хриплым голосом:

– Да, пение и сцена мне действительно гораздо ближе, чем те унылые пыльные стены.

– Вы имеете в виду музеи? – недоверчиво переспросил господин Керем. – Все вот эти шедевры роскошной архитектуры, доверху набитые бесценными произведениями искусства? Санкт-Петербург – это же… Мне там посчастливилось побывать всего однажды, я приезжал на матч своей футбольной команды, но я был покорён этим городом сразу же. И вы называете эти музеи унылыми стенами?! Пыльными и унылыми?!

Он говорил всё громче и громче, как будто постепенно распаляясь. Судя по всему, наша Северная столица действительно произвела на турецкого полицейского неизгладимое впечатление и плотно засела в глубине его сердца. Точно, я же совсем забыла, что господин Керем не совсем обычный полицейский. В глубине души он так и остался в первую очередь историком и искусствоведом.

Я, расширив глаза от удивления, с интересом слушала эмоциональный спич подругиного свёкра и краем глаза иногда наблюдала за реакцией Аллы.

Впрочем, никакой заметной реакции я в итоге так и не рассмотрела. Казалось, все слова до девушки доходят с некоторым опозданием, по пути теряя всю свою эмоциональную окраску.