Еда и патроны. Полведра студёной крови - Вячеслав Хватов

– Кто бы мне сказал. Переночевал я там и дальше на восток пошёл, а через три часа опять к этому озеру вышел с севера.

– Ну так тебя всё время налево заворачивает. Ты что, компасом пользоваться не умеешь?

– Иди ты…

– Дальше рассказывай.

– Так вот… Снова пошёл. Ещё несколько часов по оврагам и склонам лазал, смотрю – опять впереди этот домик маячит. Третий раз попёрся. Даже отдыхать не стал, так мне там всё обрыдло. И что ты думаешь?

– Обратно к дому на озере пришёл.

– Вот-вот. Тут уж я плюнул и завалился спать на топчан. Утром снова выдвинулся, но уже на юг. Дай, думаю, с разворотом крюк такой заложу.

– И?

– И опять к озеру вернулся. И ещё два раза так. На третий день пошёл обратно к Березникам. Испугался я, Кол, вот что. Сразу те байки о проклятых местах в голову полезли. Сдался я. Обратно не пошёл, побежал даже. Язык на боку, пот глаза заливает. Я его вытер, и снова передо мной этот домик. Так разозлился, что хотел спалить его к ебеням. Потом смеяться начал, потом опять от злости землю ногтями скрести. День в траве провалялся. Хорошо, в полдень уже тепло стало.

– Ну и как же ты оттуда выбрался? – спросил я, обеспокоенно оглядывая зал. Слишком многие клиенты этого заведения смотрели в мою сторону, и взгляды их не сулили мне ничего хорошего. – И это, давай чуток потише.

– Короче. – Ткач придвинулся к столу и заговорил шёпотом: – Я так решил: раз по земле мне оттуда ходу нет, по воде выберусь.

– По какой воде?

– Из того озера речушка вытекает, неширокая, но быстрая. Нашёл я в лесу колоду и в обнимку с ней по речушке сплавился. Как ногами по дну скрести начал – вылез и на запад потопал. Так вышел к Соликамску. С тех пор тут и кантуюсь.

Ткач крякнул и с тоской покрутил порожнюю бутылку.

– Чего желаете? – приковыляла наконец неспешная тётка с блокнотом и огрызком карандаша.

– То же самое, – указал я на пустую тару, – и вторую кружку.

Тётка со вздохом убрала блокнот в карман передника и удалилась, а Ткач заметно повеселел, даже принялся настукивать пальцем плясовую. Натуральный алкаш. Так опуститься за полгода…

– Даже убивать противно, – слетел у меня с языка обрывок мысли.

– Чего?

– Да вот гляжу на тебя, и блевать тянет. По вене-то хоть ещё не вмазываешься?

– Не. – Он схватил принесённую официанткой бутылку и набулькал в кружки. – Только старое доброе бухло. А чего это ты о здоровье моём печёшься? Ты теперь доброхот, что ли? Бороду вон отпустил, словно у попа. Может, и Богу молишься?

– Молятся те, у кого своих силёнок нет.

– Ну да, ну да… – опрокинул он кружку себе в глотку и уткнулся в рукав. – Ахррр. Херово пошла.

Я понюхал содержимое своей тары и отодвинул в сторону.

– А знаешь, – заговорил Ткач, продышавшись, – я молился, раза три или четыре. Сразу после возвращения.

– О чём боженьку просил?

– Смелости дать на второй заход.

– Помогло?

– Нихуя, – снова наполнил он кружку и тут же опорожнил, в этот раз даже не поморщившись. – Это, – указал Ткач на бутылку, – куда лучше помогает. Да и скука в церкви смертная. А в кабаке всегда жизнь бурлит. Каждый день новости. Вот позавчера в Березниках доктора зарезали, а дом его сожгли.

– Вчера, вообще-то.

– Э-э… Да нет же, позавчера, как сейчас помню. Я ещё подумал – твой почерк, один удар точно промеж рёбер в сердце. А потом спохватился – так ведь сдох же ты! – Ткач хлопнул ладонью по столу и заржал.

– Уверен?

– Если б не припёрся сегодня, был бы уверен, а теперь…

– Уверен, что позавчера?

– Мне, может, побожиться? А что не так-то, вообще?

– Доктора я зарезал. И было это вчера, – произнёс я по слогам для лучшего усвоения.

– Забьёмся?

– Чего?

– На бутылку. Ты говоришь – вчера. Я – позавчера. Сейчас спросим у людей, они и рассудят. Слышь, любезный, – обратился Ткач без отлагательств к мужику за соседним столом, – когда в Березниках доктора зарезали?

– Так… два дня тому. Свои же пырнули, а теперь на нас…

– Всё, свободен, – вернулся Ткач на место, бестактно прервав диалог, и перевёл совсем мутный уже взгляд на меня. – Гони бутылку.

– Как же так? Я же… Не может такого быть.

– Может-может, – снова плеснул он горячительного и зашептал, пододвинувшись ко мне, отчего дышать стало трудно: – А в горах ещё и не такое бывало. Не удивлюсь, если эта хуйня скоро везде… Везде! – сделал Ткач, вытаращив глаза, широкий жест руками, – …свои сети раскинет. Ик. – Он тяжело засопел, уставившись в дно кружки, потом приподнял бровь и воззрился на меня, как на подсудимого. – А за что ты доктора зарезал?

– Он задолжал мне.

– Вон оно как… Ну да. О чём это я? Странно, что вообще была причина. Ты ж и со скуки мог вполне. Ты ж у нас великий Коллекционер. Мочишь людей походя, счёт потерял. А мужик-то был неплохой, доктор этот. Помог мне как-то раз.

– О своём человеколюбии расскажи Гейгеру с Балаганом. Или… Ах, дьявол! Память моя дырявая. Ты же их пристрелил.

– Сука ты, Кол, подлая. Я ж не по своей воле тогда… Да с какого хуя мне перед тобой оправдываться? И вообще, задрал ты своей болтовнёй. Делай чего хотел или уёбывай. Мне с тобою говорить больше не о чём.

– Не вопрос. Напиши коды доступа и можешь продолжать своё движение к циррозу.

– А вот это видел? – продемонстрировал он мне кукиш, предварительно на него плюнув. – Всё в голове, в голове, да… Там оно и останется.

– Что ж… В таком случае твоя голова пойдёт со мной.

Алчность. Мне всегда нравилось, как это звучит. Будто слизываешь мёд с липких пальцев. Сладкое-сладкое слово. Лишь одному существу на планете известно, что оно означает. Это существо ненасытно. Это существо убивает больше, чем способно съесть. Это существо забывает о любой опасности, как только перед носом замаячит весомый куш. Оно едва не уничтожило себя из-за алчности. Но алчность же подняла его на самый верх пищевой пирамиды. Одно неотделимо от другого, как жизнь и смерть.

Я хорошо знаю, на что способна алчность. Поэтому позволил Ткачу уйти. Ему нелегко далось решение встать из-за стола. Уверен, всю дорогу до своей грязной берлоги он ждал – когда же, когда за спиной раздастся приглушённый выстрел и пуля, войдя в затылок, сделает из мозгов кисель. Он запомнил каждый шаг, потому что каждый шаг мог стать последним. Но не стал. И я точно знаю – утром Ткач будет блевать, пока выхолощенный желудок сам не попросится наружу. Но не от похмелья, а вспоминая момент, когда повернулся ко мне спиной. Но я знаю и другое – проблевавшись, он снова и снова будет прокручивать в голове наш разговор, вспоминать каждую деталь, каждое слово. Потому что в этом его шанс, последний шанс. И Ткач скорее сдохнет, чем упустит его.