Дом одинокого молодого человека : Французские писатели о молодежи - Эрве Базен

де Сент-Ави собралась было позвонить Тавере, дабы он положил конец этому скандалу, и тут вдруг заметила его самого, застывшего неподвижно на ступеньках у входа и всем своим видом выражавшего полнейший восторг.

На предложение мадемуазель Фалльер удивленный Марк ответил согласием, однако тон его был не слишком любезным. Правда, он тут же опомнился, заметив, что работы у него и без того хватает и что свободного времени теперь совсем не останется.

— Понимаю, — сказала она. — Вы сами определите время, которое сможете уделить мне.

Оставшись снова один, Марк стал корить себя за то, что согласился из предосторожности, дабы не вызвать неудовольствия сестры своей благодетельницы, а заодно, может быть, и ее собственного. Ему, конечно, следовало отказаться.

Однако позже, когда он сидел перед камином и слушал по радио трансляцию футбольного матча, его разобрало любопытство. Что же это будут за сеансы? Неужели ему придется позировать голым? Ему было чуждо самолюбование, и ничего лестного для себя в предложении мадемуазель Фалльер он не увидел. Занятия боксом, которым он увлекался, упражняясь в одном из маленьких любительских залов Бельвиля, а также физкультура, которой он не пренебрегал даже в те месяцы, что провел в заключении, в сочетании с природной крепостью — вот в чем состоял секрет его превосходной мускулатуры, так восхитившей мадемуазель Фалльер.

Не отрывая глаз от огня, он вновь стал упрекать себя за то, что так необдуманно уступил старой сумасбродке, которая теперь будет красть у него свободные минуты. Но тут его осенила мысль, что тем самым ему предоставлялась возможность проникнуть в «замок» и встретиться там с Люсьенн.

VI

Очень скоро вся прислуга узнала о том, что механик Рагно позволил провести себя, согласившись на предложение мадемуазель Фалльер. Все посмеивались, но без особого злорадства. Ни с Жерменой, ни с Клемантиной — кухаркой, ни с Таверой — ее мужем, который вместе с ней принадлежал к числу слуг «замка», Люсьенн и словом не обмолвилась о своем визите к Марку. И если, несмотря на радостное волнение, охватившее ее в тот раз, она отказывалась от новых встреч — то не столько из робости, сколько из боязни впасть в немилость у этой ужасной старой дамы. Мадам де Сент-Ави и в самом деле знала обо всем, что происходит в ее владениях или в доме, и редко проявляла снисходительность. Жермена вместе с Таверой была самой ревностной ее осведомительницей, всегда все видела и слышала. Так, несколько месяцев назад именно она сообщила хозяйке, что в деревню повадился звонить какой-то неизвестный, он вызывает к телефону девушек и молодых женщин и спрашивает, как спи спят — в рубашке или без, что носят днем — трусики или панталоны, изведали уже любовь или только собираются приобщиться к этому таинству, ну и так далее. Все бы ничего, да только вот беда — малый вздумал беспокоить несчастных среди ночи, и хотя шутка стала тяготить всех, никому и в голову не пришло жаловаться. Ограничились тем, что высказали друг другу свои подозрения. Зато мадам де Сент-Ави, узнав обо всем от Жермены, тут же поставила в известность жандармов. Двух дней оказалось достаточно, чтобы те застали с поличным некоего Мартена Ла Бюри, подростка из добропорядочной семьи, которого трудное созревание подвигло на такие шалости. Мадам де Сен г-Ави почувствовала себя оскорбленной, узнав, что молодому человеку всего лишь пригрозили, пообещав «всыпать хорошенько», если тот не образумится.

Люсьенн (одна из всей прислуги) тоже получила тогда вызов к телефону, она отлично помнила, что незнакомый голос, нарочито медлительный, вкрадчивый, показался ей гораздо более бесстыдным, чем сами слова. С наступлением ночи, завершая туалет у себя в комнате, она взглянула в зеркало на свое отражение. Прежде ни один мужчина не говорил ей любезных слов. Так что первые похвалы в свой адрес (голос превозносил волнующие линии ее фигуры) она услыхала от призрака, который, выдумывая ее, пробуждал тем самым ее собственные чувства.

Известие, что Марк согласился позировать для мадемуазель, повергло Люсьенн в волнение, ибо она не сомневалась, что ей представится случай встретиться с ним или приблизиться к нему. Правда, и без того она не упускала возможности взглянуть на него, незаметно наблюдая из своей комнаты, из сушильни или из бельевой; ей хотелось удостовериться, что он быстро выздоравливает и что рана ничуть его не беспокоит.

В этот вечер она снова встала у окна. Голубой домик Марка явственно выделялся в лунном свете. Из трубы поднимался дымок, нарушая прозрачную ясность ночи. Ночная птица, раскинув крылья, кружила в небе, мерцали созвездия. Мир в этот миг не казался странным или непонятным, напротив, во тьме Люсьенн ощущала его живое биение, его чудесное соучастие.

VII

Мастерская мадемуазель занимала обширное помещение под самой крышей. Свет туда проникал с двух сторон через длинные слуховые окна, которые закрывались полотняными шторами. Копии работ античных мастеров, мраморные и гипсовые статуи стояли повсюду, но больше всего поражали воображение головы двух жирафов в натуральную величину; торчавшие, казалось, прямо из пола и едва не касавшиеся балок, они напоминали о том времени, когда мадемуазель Фалльер жила со своим скульптором-анималистом на Монпарнасе. В память о возлюбленном у нее сохранилась также маленькая бронзовая пантера, выгнувшая спину и готовая к прыжку; эта пантера из бронзы сразу же привлекла внимание Марка своим необычайно свирепым видом. Еще большее волнение охватило его, когда он увидел бюст девушки, лицом напоминавшей Люсьенн. Марк подумал было, что это и в самом деле Люсьенн, но мадемуазель разуверила его: целый месяц держала она натурщицу, эксцентричность которой, увы, вызвала гнев старшей сестры. Мадемуазель добавила еще несколько резких слов в адрес своей сестры, осудив узость ее взглядов. Талант мадемуазель ограничивался, по-видимому, чисто формальными навыками, что позволило мадам де Сент-Ави в минуту довольно жаркого спора сравнить его с талантом ремесленника, изготовляющего похоронные украшения. Мадемуазель не забыла этой колкости, однако ее утешало воспоминание о мраморной mater dolorosa,[5] подаренной ею деревенской церкви и впоследствии вместе с другими произведениями искусства похищенной грабителями. А такие типы — она в это свято верила — всегда действуют в интересах знаменитых коллекционеров и, стало быть, знают, что именно следует брать. Поэтому с течением лет кража эта приобрела в ее сознании особое значение и казалась ей не менее лестной, чем похвала какого-нибудь именитого критика.

Что же касается Марка, то, увидев его обнаженный торс, она решила его воспроизвести. Такое решение вполне устраивало Марка, который поначалу нервничал, опасаясь, как бы не пришлось