Словацкая новелла - Петер Балга

— Что с тобой?

— Скажу вам новость: премии не будет. Я спрашивал мастера. Говорят, завод перерасходовал какой-то там дурацкий фонд, так что никакой премии не будет.

Все замолчали.

— Черт бы их подрал! — выругался кто-то.

— Пошевеливайтесь, — снова сказал Дежо Выдра, — уж и так пора обедать! После обеда меня здесь никто не увидит!

Мы пошли обедать. После обеда на работу вернулось только несколько человек. Остальные пошли в общежитие. Мы стояли и молча смотрели на забор.

— Начнем, ребята, — сказал Эдо Гаммер.

Мы работали до темноты. Возвратились домой обессиленные, но мы так пели, что народ выбегал из домов.

На другой день мы встали с ужасным шумом.

Фыркали, умываясь. За завтраком бросались булками.

Шли с гармошкой и пели.

Лаяли на собак, мяукали, как кошки. Свистели девчатам.

Все вместе хромали на правую ногу, а потом на левую.

Спели мастеру его любимую песню «Ананас».

Быстро поставили последние три плиты.

Маршировали вокруг всего забора.

Потом мы вопили, кричали, поднимали руки над головой и танцевали дикий танец.

Огромный забор поставлен! Огромный забор поставлен!

После обеда была зарплата. Довольно приличная. Потом произносил речь инженер. Говорил о пятилетках, о новых заводах, что наша молодежь не стоит в стороне, что она участвует в строительстве нашего отечества для радостного будущего, тогда как при капитализме… Потом мы сложили костер и пели песни.

Как только мы сели, пришла ко мне Яна. Уговаривала меня, чтобы я остался еще на несколько дней. Я могу жить в общежитии, мы будем совсем одни, будем ходить по малину, будем делать что хотим. Ведь скоро придется нам разъехаться, и нам будет жаль каждой упущенной минуты. Нам будет хорошо, и мы не будем думать о том, что станет после. Я ей обещал, что останусь. Потом я вернулся к костру.

* * *

И вот я уезжаю. Все-таки уезжаю. Мне все время об этом напоминает равномерный стук колес. Уезжаю. После меня здесь остался большой забор. У меня такое чувство, что я его поставил один. Не знаю, принес ли я кому-нибудь этим радость. Забор существует для того, чтобы нас отделять от чего-нибудь, а это никому не приносит радости. Забор — это всегда что-то неприятное, но иногда приходится его ставить, даже если потом начинаешь сожалеть, что не можешь попасть туда, вокруг чего ты его поставил. Это крепкий и хороший забор, смонтированный из железобетонных плит. Только шестой столб слева покосился, наклонился вперед — будто он уходит. Это единственный недостаток забора, но я думаю, что никто этого не заметит.

Итак, я уезжаю. Решился внезапно, но в тот момент я чувствовал, что решение пришло уже давно. Возможно, я сожалею об этом, но я уезжаю. Мне кажется, что я стал старше, чем месяц назад. Так бывает: проходит несколько лет, а человек не меняется, а потом приходит нечто, заставившее его основательно думать, да так стремительно, что начинаешь чувствовать, как это больно.

Забор исчезает за горизонтом, и я не знаю, увижу ли его еще. Может, когда-нибудь проездом — из окна вагона, а может, приеду сюда и потрогаю его руками, но никогда мне не захочется перелезть через него на ту сторону.

Вот я и уезжаю. Уезжаю, чтобы ставить новые заборы. Много ли я их еще поставлю?

Перевод И. Чернявской.

Владимир Минач

ОБИЖЕННЫЙ

Сегодня здесь и впрямь темный угол. Тучи нависают непроницаемыми, грузными, почти черными полотнищами, протискиваются в долину, словно хотят придавить ее. До вечера еще далеко, а в долине уже совсем стемнело. За Небосцем грохочет гром. Из-за самой его вершины снова и снова выползают тяжелые, набухшие влагой облака и медленно оседают над долиной. «Дождь ноги свесил», — говорят крестьяне. Они стоят перед своими домиками, вертят головой во все стороны, старательно выискивая просветы, чтобы с горечью убедиться, что тучи так и не разойдутся и дождь в конце концов неминуем. Начался сенокос, и теперь дождь для крестьянина — лютый враг. Потные и озабоченные, стоят они в одних рубашках перед своими усадьбами и перекликаются: «Эй, сосед! Ни за что стороной не пронесет!» — А сосед отвечает: «Верно, не пронесет. Ни ветерочка! Чтобы ему неладно, этому дождю! Чтоб его!»

Здесь, в этом медвежьем углу, крестьяне частенько ругают дождь. Бывает, выдастся такое лето, когда дождь льет чуть ли не через два дня на третий. Густые вековые леса за Небосцем впитывают влагу, как губка, притягивают к себе облака, порождают их — здесь живет настоящая сказочная матерь облаков. С утра небосклон чисто вымыт, однако к полудню испарения над лесами за Небосцем начинают сгущаться. И если не поднимется ветер, все тучи прольются дождем над этой долиной и над деревушками, рассыпанными по горным склонам.

Вот и сегодня ни дуновения — не шелохнется даже осинник. Духота ужасающая. Надвигается гроза. Раскаты грома перевалили через вершину, глухо гремят над долиной, она вся содрогается. Новые и новые тучи пластами стелются над долиной. И вдруг начинает казаться, что гроза идет не со стороны Небосца, а отовсюду разом, молнии перекрещиваются меж горных вершин, словно огненные приветствия, перекаты грома не умолкают ни на миг, стоит сплошной оглушительный грохот. Падают первые стремительные капли, и сразу же, почти без перехода, разражается ливень. С неба льет, как во времена Ноя, тучи разверзлись вдруг и, в злобе уничтожая все на своем пути, низвергают неисчислимые запасы влаги. Поднимается ветер, от его порыва трещат и, как живые, стонут ели, словно впавший в отчаяние человек. «Смилуйся, смилуйся!» — жалобно взывают они, но ветер неумолим, он вновь и вновь набрасывается на крутой косогор, ломает деревья, как спички, в нескольких метрах от земли. Я еще ничего не вижу, до меня доносятся лишь отголоски этой ужасной грозы: дикие завывания ветра и беспомощные вопли елей, победный рев и стоны умирающих, ибо и у ветра и у леса сотни голосов, и некоторые из них столь же выразительны, как человеческий, — и они тоже говорят о жизни и смерти. А ручей со стремительным топотом несется по каменистому ложу, русло здесь глубокое, но вода быстро поднимается, словно по волшебству; в этом ужасающем разгуле звучит радость освобождения, стихии сорвались с привязи и мчатся, и бурлят неукротимо, как кровь в жилах необузданного дикого существа.

Такую грозу зовут здесь карой господней. Это не просто непогода, это нечто большее — настоящая трагедия. Ветер срывает крыши, валит амбары, сбивает с деревьев яблоки до последнего, уничтожает сады,