Седьмое небо - Элис Хоффман

Эйс вместо ответа поднялся, заправил рубаху в штаны и взял с плетеного стула куртку.

— Не вздумай никому об этом растрепать, — предупредила Рикки, — Ты не можешь так со мной поступить!

Эйс подошел к окну и открыл его, потом встал на стул.

— Послушай, мне жаль, — сказала она. — Я не хотела тебя обидеть.

— А с чего ты взяла, что я обиделся?

Чего-чего, а такого удовольствия он доставлять ей не собирался. Не хватало только, чтобы она поняла, что творится у него в душе. Он вылез в окно и спрыгнул на землю. Щенок, ждавший в темноте, поднялся, отряхнулся, потом подошел к Эйсу и прильнул к его ногам.

— Хороший мальчик, — прошептал Эйс.

Он чувствовал себя таким опустошенным, что не стал даже доискиваться причин столь резкой перемены в поведении Рикки. Он никогда и не считал, будто заслуживает чего-то хорошего в жизни, а теперь понял, что получит даже меньше ожидаемого.

Воздух был морозный и свежий, каждый вдох отзывался болью. Эйс пошел через двор к улице, щенок трусил за ним по пятам. Он заплакал бы, если бы внутри у него хоть что-то оставалось. На дорожке он вытащил сигарету, перед тем как закурить, задержал руку над спичкой, пламя лизнуло ладонь, но он совсем ничего не почувствовал.

Идти ему было некуда, пожалуй, как всегда. Но он все равно зашагал вперед, ему казалось, если он будет стоять, то превратится в камень.

На улице стремительно холодало. Когда он проходил мимо дома Вайнманов, из окна донеслась музыка. Звук казался приглушенным — над лужайками начал подниматься густой белый туман. Эйс шел и шел, хотя ему было очень страшно, так страшно, что волоски на руках встали дыбом, будто весь он был наэлектризован изнутри. Но на самом деле электричество витало в воздухе. Дикие яблони и тополя потрескивали, облитые голубоватым сиянием. Тротуар стал цвета костей, звезды в небе сложились в созвездие, которого никто и никогда прежде не видал, — ни дать ни взять хребет гигантского динозавра, нависшего над крышами, искрящийся и наводящий ужас.

Идти дальше не имело смысла, потому что в конце Кедровой улицы появился призрак Кэти Корриган. Она стояла на лужайке перед домом своего отца, босая, между азалиями и ядовитым плющом. Он понял, что это Кэти, потому что она была вся в белом, в ушах у нее болтались серьги, а на каждом пальце блестело по кольцу. Никакой другой призрак не мог бы наполнить его таким отчаянием и до крови разбередить невидимую рану. Что за голубоватое свечение окружало ее — не то ореол от лунного сияния, не то отблеск скорби?

Щенок застыл у ног Эйса. Он не рычал и не лаял, но вскинул голову, а потом сделал несколько шагов вперед, как будто его позвали. Эйс придержал Руди за ошейник и прошептал:

— Стоять!

Щенок не попытался вырваться, лишь тихонько заскулил. Призрак Кэти Корриган начал расползаться у них на глазах, молекула за молекулой, точно облако из светлячков. Вскоре над лужайкой разлилось озерцо белесого света, оно начало оседать, все ниже и ниже, просачиваться сквозь лед в траву, а потом окончательно ушло в землю.

Эйс Маккарти уронил голову и зарыдал. Он не знал, что это — благословение или проклятие, и был совершенно растерян. Теперь ему совсем некуда идти, но оставаться на месте он не мог и со всех ног бросился бежать. Щенок устремился за ним по тротуару и по газонам, не разбирая дороги, но воздух так побелел, что казалось, они мчатся меж звезд. Они неслись что было мочи, бок о бок, и каждый вздох рвущей болью отзывался у обоих в ребрах. Они бежали и бежали, и могли бы лететь так без остановки и дальше, пока не ворвались бы с разгону в поток машин на Южном шоссе, — если бы Эйс не очнулся в объятиях Норы Силк, где плакал, пока не иссякли слезы, а потом она увела его к себе домой.

Молочно-белый воздух полнился зловещими шорохами, как будто всюду таились призраки: на верхушках дымоходов, под кроватями и даже в твоем собственном морозильнике, между формочками для льда и брикетами мороженого. Как только на городок опускались сумерки, в белом воздухе проступали зыбкие призрачные силуэты, и ребятишки прекращали играть в снежки и врассыпную разбегались по домам. Поздно вечером что-то вдруг стучалось в окно, и даже звук включенного телевизора или радио не мог заглушить голоса, нашептывающие такие вещи, о которых знать не следовало. Люди изголодались по цвету, по малиновому зареву заката над шоссе, по голубому небу, но день за днем видели один лишь снег и туман, и эта неизменная картина пробуждала в них желание, желание, наполнявшее каждую клеточку тела томлением и сводящее с ума.

На Кедровую улицу желание пришло вкупе с ощущением неудовлетворенности. Оно одолевало тебя, когда ты просовывал руку в резиновую перчатку, чтобы чистить кухонную раковину, или раскладывал на тарелке нарезанную ломтиками грушу ребенку на полдник. Оно подкарауливало на донышке судка с обедом, взятого на работу, и в рукавах черной кожаной куртки, когда школьный звонок оповещал о том, что пора расходиться восвояси. А по утрам, когда туман был гуще всего, люди смотрели друг на друга, стоя на тротуаре перед своими домами, и недоумевали, что все они делают на улице, а призраки нашептывали им на уши разные разности, пока ни с того ни с сего не начали твориться непонятные вещи. Вещи, которых никто и вообразить себе не мог, которых никто не ожидал и уж точно никто не хотел. Иной раз кто-нибудь из мужчин забывал вовремя заплатить по счетам, и люди вокруг узнавали об этом, когда в окнах соседнего дома вдруг начинал моргать свет. Или вдруг женщинам становилось лень готовить, и тогда они разогревали в духовке покупной обед и позволяли детям съесть его прямо перед телевизором. Найти няньку на вечер пятницы стало практически невозможно, поскольку почти все старшеклассницы дружно решили, что у них есть занятия поинтересней. Они перестали носить чулки и пояса, а самые отчаянные и вовсе отказались от нижнего белья, так что под джинсами и плиссированными юбками можно было рассмотреть все их прелести. При взгляде на них все мальчишки разом теряли головы, включали свои транзисторы на полную громкость, от чего, казалось, неминуемо должны оглохнуть, и до того распалялись, что, когда они выходили из душа, чистые и мокрые с ног до головы, воздух вокруг начинал шипеть и пахнуть огнем.

Все вокруг были взвинчены и готовы в любой миг взорваться, а призраки продолжали нашептывать свои бессвязные откровения. И хотя разобрать их было практически невозможно, почему-то становилось совершенно ясно, что они имеют какое-то отношение к твоему образу жизни, и от этого лишь сильнее разбирала злость, если в шесть вечера на столе не появлялся ужин или дочь начинала дерзить. Это все погода, сырость, январская хандра, твердили себе матери, глядя, как копятся в прачечной груды грязного белья, стирать которое им было лень. И ровно по этим же причинам ребятишки таскали за хвосты кошек, а соседские собаки переворачивали мусорные бачки и раскидывали отбросы по лужайкам.

Однако с каждым днем становилось хуже и хуже, и к середине месяца поползли разговоры, что это с исчезновением Донны Дерджин все пошло наперекосяк. Люди начали отводить глаза, когда видели, как ее муж ведет двоих сыновей в школу, а младшая девочка семенит за ними следом, и одежда у всех четверых измятая дальше некуда, да и косички у Мелани заплетены кое-как, сразу видно, что никто не удосужился расчесать ее накануне перед сном. Они старались ненароком не столкнуться Робертом Дерджином в супермаркете, где он грузил в тележку коробки с сухими завтраками и банки майонеза, пока трое его детей, посаженных в ту же самую тележку, сметали с полок чипсы и пепси-колу. Они больше не носили в осиротевший дом запеканки и не предлагали Роберту посидеть с детьми, а очень скоро и вовсе выбросили его проблемы из головы, потому что Роберт нанял какую-то женщину из Хемпстеда, чтобы днем присматривала за Мелани и забирала мальчиков из школы. Издали она даже почти могла бы сойти за их бабушку, хотя ей и в голову не приходило подтянуть им носки или заправить брюки в сапоги.