Танго смерти по-киевски - Александр Афанасьев

Предают всегда свои. Французская пословица, не терявшая своей актуальности никогда.

Зачем Юра это сделал? Ну, мало ли? Возможно, он давно искал момент. И возможно, если бы я не уехал из Аргентины — то сейчас отвечал бы за это убийство — запросто. Задержала бы меня полиция, нашли бы у меня, к примеру, камушки. Дядя Миша ювелиркой ведь занимался. Или какую-то вещь в крови жертвы. И — привет.

Мерзко как все…

— Сказать ничего не желаете?

— А что тут сказать?

— Сказать можно многое — сказал генерал Пивовар — но если вам нечего сказать, говорить буду я. Видите ли, Александр — мне не нужны полмиллиона долларов. Они у меня уже есть…

И в этот момент — залетевший в комнату черный цилиндр взорвался — и нестерпимо ярким светом ослепило всех нас…

И, отхаркиваясь и отплевываясь от этих внезапно выброшенных на голову помоев, вдруг испытываешь противное чувство провала, словно из-под ног вынули почву, и ты обалдело летишь в черном туннеле, где не видно ни зги. А куда летишь? Вон туда, на свет тусклой лампы, покачивающейся в проволочном кожухе у задуваемого снегом барака, вон туда, в уже похороненное и опять оживающее прошлое, в сивый бред тридцатых, в воспаленный шепот сороковых, в общенародную шизофрению, созданную человеком с низеньким лбом, рябым лицом и сухой детской ручкой. И к тем когда-то прочитанным книгам, которые двадцать лет без движения стояли на полке, как нечто мучительное и уже окончательно преодоленное: два тома Конквеста, три тома ГУЛАГа, рассказы Шаламова…

…

Забыть все это невозможно, эти люди — и многие, многие другие — прозрачными тенями присутствуют в нашей сегодняшней жизни с ее кафе, шопингом, фитнесом и прочими радостями. Их пытали и расстреливали в тех местах и на тех самых улицах, по которым мы сегодня проходим в приятном предвкушении любовного свидания или классной покупки. Этой кошмарной предыстории любой нашей сегодняшней истории не знать нельзя.

Мы должны держаться как можно дальше от могильника с чумой. Нам нельзя — это смертельно опасно для страны — вызывать в жизнь духов прошлого, нельзя снова запускать механизм страшной болезни, симптомами которой является массовое безумие и «время крупных оптовых смертей»

Алексей Поликовский

Морозная свежесть тридцать седьмого

* * *

Привезли нас на Владимирскую. В СБУ.

До Пивовара еще не дошло, он требовал телефон, чтобы позвонить куда-то — а вот я уже въехал. Просек — до печенок. Это называется «дружеская услуга». Пороху — позвонили и предупредили, что у него под боком — завелась гнида. И предъявили видео — с той самой машины, из Минска.

Порох дал СБУшникам команду «фас» — и они рванули, мстить военным разведчикам и военным в целом за слишком большое влияние, которое они получили в новой системе безопасности. За слишком жирный кусок, какой они откусили во время АТО.

Да, вот так.

Почему так? А потому что Порох — это наш. Он минские договоренности подписал. Он превратил Украину в такое чудище, которое не только в Европу, которое и в Африку то не возьмут. Он — добился того, что ЕС и США разочаровались в Украине и не сунутся сюда еще как минимум лет двадцать.

Он — сделал так, что всем от Украины хочется блевать.

Он. Петя.

Наш человек в Киеве.

Нет, я не думаю, что он наш агент — не стал бы он расписочки давать. И мы бы не стали его вербовать. Просто он сказал, что свой — и получил в обмен на лояльность право проследовать вертолетом на Ростов. Или в Белгород. Там где у него фабрика.

Петя…

* * *

Дернули на допрос меня только на второй день. До этого времени — я так и сидел в наскоро переоборудованном в тюремную камеру помещении в подвале какого-то здания. Видимо, здания из комплекса зданий СБУ, у них в Киеве целый комплекс этих зданий. Ни пить, ни есть мне не давали, было темно. Время от времени доносились крики, но я не знал, что это было. То ли, в самом деле, били, то ли включали магнитофонную запись, чтобы напугать.

Когда вели наверх, на допрос — я увидел, как двое, в камуфляже без знаков различия — это ничего не значило, в Украине полстраны в камуфляже ходило — протащили вниз мужика в форме полковника Збройных сил Украины. Мужик сам идти не мог, с мотыляющейся головы — на пол падали жирные, красные капли.

Ну… вот, похоже, и тридцать седьмой. Это во всем остальном мире на календаре — семнадцатый. Который две тысячи. А в нэзалэжной — тридцать седьмой …

А ведь надо было ожидать. Надо. Потому что не бывает бывших алкоголиков, бывают алкоголики, которые не пьют. Мы, Россия и Украина, как ни крути — одного корня, одного греха. Мы хмелеем хмелем истории, имя которому — кровь людская. Мы, Россия — слава тебе Господи, держимся. А вот Украина, такая же горькая пьяница — не выдержала, причастилась. И — вот они. Откуда взялись только… как из-под земли. Рукастые молодцы в начищенных сапогах и с понимающими ухмылками на лицах. И какая им, в сущности, разница, кого они месят сапогами, пытают, расстреливают — японских, немецких, английских, бурундийских агентов — или агентов Путина?

Фас!

А когда меня завели в кабинет к следаку, я окончательно понял — вот. Оно.

Это даже хуже чем то, что было тогда. Тогда, по крайней мере, верили в то, за что пытали, ссылали, сажали и расстреливали. Сейчас — по трупам идут наверх, делают карьеру.

Мразь…

На меня — понимающим взглядом потомственного садиста смотрел ни кто иной, как полковник Салоид. Бывший замнач Одесского СБУ и уж не знаю, нынешний ли, бывший ли начальник Одесской криминальной полиции?

— Свободны.

— Пристегнуть?

— Не треба. Мы с паном Олександром… так поспилкуемся.

— Есть.

Конвоиры из кабинета вышли — но замок не щелкнул. Значит — тут они. Рядом.

— Присаживайтесь.

— Да я… постоять предпочитаю. Если вы не возражаете.

— Возражаю.

Делать было нечего. Я сел.

— Ну, вот — с доброй улыбкой сказал Салоид — а то я подумал, вы в окно собрались бросаться… коллега.

Я молчал

— А красиво вы работаете. Признаю. Ведь знал, что что-то тут не чисто. А проворонил. Знаете, сколько людей из-за вас пострадало?

— Не из-за меня?

…

— Из-за Игоря Этинзона. Помните, кто это такой?

Салоид усмехнулся, словно я сказал что-то смешное. Наверное, думает, что это я Игорю приказал слить все в Интернет. Да и какая собственно разница теперь? Тридцать седьмой год на дворе. Разницы — уже никакой. Все там будем.