Времена года - Мила Лейт

– Я тоже с удовольствием послушала бы, как прошёл твой день. Как идёт подготовка выставки?

Она нарочито беззаботно болтала, накрывая на стол, чтобы заполнить молчание, не выдать своего огорчения, своей печали.

– Я смотрю, ты сняла все рождественские украшения, – Марк рассеянно обвёл вокруг себя взглядом.

– Да, думаю, уже пора…

Марта вспомнила их первые совместные зимние праздники – здесь, в Париже. Задолго до Рождества столица была разряжена в пух и прах: повсюду – огни, мишура, рождественские украшения; ёлки на площадях; разумеется – вертепы в каждой церкви, вплоть до самых крохотных. А уж рождественские базары с их душистым глинтвейном и ароматами корицы и ванили приводили тогда Марту просто в детский восторг – не меньше, чем Мишу.

Но каково же было её удивление, когда всё это великолепие исчезло едва ли не на следующий день после Рождества! Когда тридцатого декабря Марта увидела, как рабочие разбирают одну из огромных ёлок, она даже остановилась от неожиданности.

– Но как же так, – говорила она потом Марку, – Новый год-то ещё не наступил!

– Милая, разве ты не знаешь, что в Европе главный праздник – это Рождество?

– Знаю, конечно. Но ведь и Новый год тоже наступает – неужели им до этого дела нет?

Её огорчение было таким искренним, что Марк в ответ ласково обнял её и, улыбаясь, сказал:

– Мы с тобой обязательно встретим Новый год как положено. Впрочем, частично французы его тоже отмечают – хоть и не так, как Рождество… да ты и сама увидишь.

Когда за полчаса до заветной полуночи они вышли из дома, изумлённому взору Марты, ожидавшей оказаться на пустынных улицах, где редки автомобили с пассажирами, спешащими к праздничному столу, предстал оживлённый, шумный город. Многочисленные машины сновали туда и сюда; тротуары же заполняли компании весёлой гуляющей молодёжи. Было очевидно, что никто никуда не спешит. Парни и девушки, собираясь в группы, шумно болтая и хохоча просто гуляли по ночному городу. Ровно в двенадцать Марта увидела, как виднеющаяся вдали Эйфелева башня на несколько минут замерцала огнями. Ребята вокруг стали со смехом взрывать хлопушки, из проезжавших автомобилей раздались приветственные гудки. Впрочем, особого восторга публики Марта не заметила. К тому же она поняла, что привыкла считать наступлением Нового года бой курантов на Спасской башне – а здесь ни одни часы не провозгласили волшебной смены года.

– И это вот так они встречают Новый год? – Марта не пыталась скрыть разочарования. – А люди постарше, а дети – где они все?

– Дома, спят, – засмеялся Марк. – Во Франции Новый год за праздник не считают. Как видишь, это не более чем повод для молодёжи собраться и погулять. Завтра, конечно, в стране выходной. Но к необходимости в этот день поработать, если необходимо, большинство относится совершенно спокойно. Один мой знакомый, например, рассказывал, что специально приходит в свой офис первого января, чтобы в тишине спокойно доделать то, что накопилось за время рождественских праздников.

«Что и говорить, странный Новый год, – думала потом Марта. – Ни ёлок, ни украшений, ни подарков – да ещё и дождь». В тот день она впервые за, без малого, год, что уже прожила в Париже, вдруг заскучала по Москве. Она вспомнила, как много лет назад – они с Борисом тогда только поженились – встречали Новый год большой компанией друзей на чьей-то даче. Та зима выдалась восхитительно снежной, и непорочно-белые загородные сугробы сверкали россыпями тысяч бриллиантов. Они нарядили росшую во дворе высокую ёлку. Вторую, поменьше, поставили в главной комнате – рядом с праздничным столом.

Марте та новогодняя ночь запомнилась едва ли не как лучший праздник в её жизни. Они все вместе играли в весёлые, забавные игры, выбегали на улицу бросать снежки и валяться в сугробах, водили хороводы вокруг той самой ёлки во дворе, запускали фейерверки. Они с Борисом всё время были вместе в ту ночь и Марта думала: «Когда твой любимый человек и твои друзья рядом, это самое главное, это и есть – счастье».

Но в Москву Марта так до сих пор и не съездила. Сейчас вся её жизнь, всё её настоящее – муж, сын, работа – были в Париже. Поездка же в Москву воспринималась ею как возвращение в прошлое, а возвращаться в прошлое не хотелось.

Что же до встречи этого, только что наступившего года, она получилась совсем уж по-французски прозаичной. И, собирая по всему дому украшения, развешенные и расставленные к Рождеству, Марта поймала себя на ощущении закончившегося праздника – закончившегося не по календарю, а в душе.

Они ещё немного поболтали с Марком о каких-то пустяках. А когда, наскоро убрав со стола после ужина, Марта поспешила присоединиться к мужу в гостиной, обнаружила его на диване с журналом. Она молча села рядом, положила голову ему на плечо. В ответ Марк обнял её за плечи, но глаз от чтения не оторвал. Спустя четверть часа ничего не изменилось – если не считать того, что Марк убрал руку, чтобы было удобнее переворачивать журнальные станицы.

Марк работал в своей фотографической мастерской. В небольшом помещении, заставленном аппаратурой и различными приспособлениями, книжными шкафами и полками, забитыми профессиональной литературой и периодикой, было тепло. За тёмными окнами расстилался Париж – любимый, родной ещё до их знакомства, город. Его присутствие угадывалось по мягкому свету фонарей, тихому шуму дождя – и всегда ощущалось Марком, как присутствие в жизни близкого друга, который, даже находясь за тысячи километров, всегда с тобой.

Предстоящая выставка обещала и в самом деле быть весьма серьёзной и отнимала много сил и времени, но Марк не испытывал по этому поводу ни малейшего огорчения или неудобства. Его работа вот уже многие, многие годы была его подлинной страстью – той самой страстью, когда никакие другие события, заботы или развлечения не способны отвлечь до краёв наполненную душу. Он отдавал себе отчёт, что одержим своим делом, и это отодвигает на задний план все прочие потребности, необходимые обычному, нормальному человеку, – семья, дети, встречи с друзьями, общепринятые развлечения. Марк если же и посвящал этому какое-то время, то лишь для того, чтобы на короткий момент отвлечься от работы, а потом снова вернуться к ней полным свежих сил и идей.

Но эта одержимость вовсе не казалась ему чем-то пагубным. Напротив, только в людях, точно так же испытывающих глубокий интерес к какому-либо делу, он видел по-настоящему состоявшихся личностей. Круг его общения по большей части состоял из причастных к тому или иному виду изобразительного и фотографического искусства лиц – «касте посвящённых», как называл он их про себя. Друзей среди них почти не было, но всех этих людей – в основном, мужчин – объединял один общий интерес, и это тянуло их друг к другу не меньше, чем влюблённого тянет к предмету своих чувств. Всё, что не имело отношения к его работе, что лежало вне её сферы, воспринималось им как размытый чёрно-белый фон, на котором выделялись и привлекали внимание только красочные мазки искусства, которому он служил, и которое было единственной любовью всей его жизни.