Дикий барин в диком поле (сборник) - Джон Шемякин

Расчувствовавшись, послал я за колбасой и за прочими редкими в доме лакомствами, вынес на блюдце редьки в меду.

Ввечеру второго дня говорить без хрипа уже никто не мог. Все качались в горе.

– Дом… дом поросёнка должен быть кре… крепостью! Обобраны разнообразными тофслами! И вифслами! – стонал я, дубася кулаками о скатерть. – Несите мандолину… Σμαράγδια και ρουμπίνια θα σου φέρω, говорю, постылые! Потому как και με καρφώνει ο πόνος!

А на третий день сорвался я. Когда картина пишется широкими мазками – это одно. Алчные немцы, Папандреу какой-то, труд и пот – это понятно. А вот когда в дело идут подробности, то целокупная картина гибели койне эйрена начинает распадаться.

– Ты четырнадцатую зарплату получал?! – наклонился я над бывшим школьным товарищем. – Ответствуй немедля, жадоба! А премии?! А почему у тебя БМВ?! Ты совсем, что ли, короч, попутал, где тут кто кого? А?! Ах ты ж… Прими-ка! А ещё! Куда девал эскудо, паршивец?! Тащи его, Кеша, в подпол, на цепь его там засаживай, будем его огнём язвить с выволокой, греби ж его, жиробаса!

Скоро я вставлю себе, наконец, золотые зубки. У Шахбазиди, как выяснилось только что, есть кафе!

Έχω ένα καφενέ ένα παλιό ρημάδιαχ να ‘τανε καράβι γι αυτούς που μένουνε και περιμένουνε

Для начала, я считаю, неплохо!

Когда к нам приезжает наш матёрый византинист Константин Шахбазиди, мы пытаем его не только по поводу сгинувшего германского золота. Сыто развалясь на подушках, мы хлопаем в ладоши и требуем, чтобы Христофорович расповедал нам, купечеству, стало быть, про предмет своих занятий.

Как и любой специалист, Константин доверчив. Специалист узкого профиля, то есть настоящий специалист, он какой? Он живёт в своей норе и пишет трактаты для пятерых таких же кротов, живущих на пяти континентах. И иногда специалисту становится страшно. Мол, зачем? Что со мной? Где я?..

В такие моменты стоит ласково положить у его норы приманку, спросить что-то, попросить уточнить, разрешить загадочку несусветную, и всё! Специалист, ранее тихо скрипевший пером на глубине десять метров при свете коптилки и шорохе опадающей земли, вываливается из норы. Усы в разные стороны! Из глазонек, посаженных над летописями, молнии! Бледная от недоедания и недосыпа кожа заливается румянцем!

Специалисты так и гибнут сотнями в руках ловких браконьеров.

– Скажи, Константин, над чем работаешь? – воткнул я шест в нору и с натугой провернул его. – Нам это дико интересно!

– Да ничего особенного… – тянет Константин Христофорович, беглый грек и энциклопедист. – Ничего особо примечательного…

Сам в эту минуту уже несётся по галереям своего подземного замка. В лапе лампада, под мышками свитки. Наружу специалист ломится, к оценивающей и внимательной публике.

– И всё же… о чём последняя статья? – Сам сочные ломти раскладываю у выхода, прямо над капканом.

Костя откашливается.

– Про византийско-печенежские контакты. Про стратепедарха Никифора…

Всё! Пойман.

Так трогательно.

Я давно умоляю И. С. Федюнина (к.ю.н.). Говорю ему, что переименование улицы нашего посёлка в его честь – это дело нужное.

– Вдруг ты съедешь?! – пучу я глаза в испуге. – Вдруг ты нас покинешь?! Призовёт тебя государь на ратный подвиг с острой сабелькой или внедрят тебя под прикрытием в коррупционное гнездо, в котором ты познаешь и стыд, и гнев, и боль. И что же нам, жить на осиротевшей улице?! Вспоминать тебя, неповторимого, и рыдать, привалившись к заборам и елозя ботами по грязи? Так хоть табличка останется. «Тупик Федюнина»! Красиво и честно!

А Кеша догадывается, что табличку эту корявенькую я приколотил. И подозревает меня в коварстве. Не верит мне, плешивый столп Конституции. Отдирает мемориал.

Но у меня в планах – переносной бюст героя на базе садовой тачки с откидывающимся бортиком. Туман от озера, утро молочное, улочка сонная поселковая. И тут я выскрипываю с тачечкой. Откидываю бортик, включаю двухкассетник с «Лакримозой», сам становлюсь рядом в торжественности. В руках букетик. Плащ брезентовый на все пуговицы. Шапка с помпоном.

А из тачки бюст Федюнина смотрит, краской-серебрянкой покрыт.

Постоял сколько потребно и к рынку придорожному двинулся. Сезон клубничный, время золотое.

Деньги на переносной памятник мобильного поклонения я предложил собрать местным жителям с неместных жителей.

Культ должен перестать быть тайным, вот что я скажу.

Скайп с Иннокентием Сергеевичем обеспечивает мне пищу для размышлений.

Запасы этой пищи я перерабатывать не могу уже многие годы. Обычно под конец скайп-сеанса на левом моём плече плачет сухонький философ Кант, сквозь частые стоны уговаривая меня завалить наглушняк Фихте и Гегеля.

Сегодня заговорили зачем-то про роль мужчины на современной кухне. Я, суетливый и деспотичный кулинар, развил по обыкновению своему скороспелую теорию на этот счёт. Говорил горячо про то, что кухня стала центром современного дома. А так как современный дом смыслово пуст, то и кухня не балует. И современный мужчина обречённо возится на ней, как-то подклеивая треснутую роль свою в семейном мире. Все эти соусы, протертые овощи, ризотто… Крики обречённых на барже.

Иннокентий Сергеевич слушал меня внимательно. С таким же успехом я могу разговаривать с головой чучела медведя. Иннокентий такой вот собеседник, когда тверёзый.

– Как, ну вот как ты готовишь дома пищу?! – наседал я. – Как?!

Федюнин почесал ухо и произнёс:

– Дома я у себя часто готовлю пищу. Я готовлю её методом приноса в дом куска сырого мяса и молчания, которое все понимают. Так и батя мой готовил дома пищу, и дед так пищу готовил, и все остальные, кто там у меня был…

Вытирая руки о фартук с нарисованными ананасами, я сухо сглотнул.

Есть такое состояние, как уверяет меня Федюнин, когда вот, например, заходишь в Лондоне сорокашестилетним таким красавцем в Олд Гладстон клуб, юрист, эсквайр, прическа за двести фунтов. Запах кожи, старого одеколона, здоровых и красивых людей.