Дикий барин в диком поле (сборник) - Джон Шемякин

Для решения парадокса Рассела можно, наверное, использовать метод Альфреда Тарского, отделявшего язык от метаязыка.

Федюнин, продолжая поддерживать себя в отличной форме ромотанцевальной диетой, о Тарском слышал вряд ли. Но чутьём своим верхним дошёл до истинного источника мудроты. Используя метаязык, выслушав про парикмахера и прочие множества, довольно внятно сказал:

– Парикмахер – андроид, и тогда всё сходится.

Я сполз по стене, счастливо улыбаясь. Я не вполне понял референцию «андроид», но предполагаю, что это про сомнительную неодушевлённость и выход на новый уровень предикатности.

Завтра будем ловить на деревенском празднике поросят. Пойдём в местную харчевню шокировать нэйтивов.

Хорошее время.

Весть о моём подвижничестве и, скорее всего, святости достигла и сих дальних берегов.

Утром ко мне на балкон влетели птицы и стали сыпать мне под ноги из клювов жёлтое зерно, полевые злаки и некие мелкие орехи. Сами же птицы были вида странного: с первого взгляда дрозд или скворец, но размером сии скворцы или дрозды с некрупную, но бодрую да бедовую ворону. Черны собой. Хвостом коротки, тело же округло, крыльями не горазды, но голова с кулак, и смотрит голова эта смышлёно и дерзко.

В момент осыпания меня злаками и орехами мелкими не подозревал я ничего. Степенно сидел и пил из тонких чашек кофе со сливками, и ещё шоколаду спросил горячего с зефириной, чтоб зефирину бросили в шоколад и та зефирина стала как бы жеманно таять, но не до конца, а эдак островком-айсбергом над лоснящимся шоколадом возвышалась, символизируя склонность к нравственной чистоте и суровость мою в моральных действиях.

И только я за шоколад, как с небес бросились к ногам моим птицы и стали меня окормлять.

Призвал свидетелей. Указал пальцем на намечающуюся аллегорию «Святитель Канарский и Марокканский Иоанн Фейсбукийский и птицы его на склоне вулкана провозглашают благую весть языческим народам».

Какой реакции можно дождаться от окружающих меня нерасторопных увальней?! Пока бегали за планшетом, пока искали фотографический аппарат, стало мне жутко, и отогнал я птиц взмахами и криком.

Не хватало ещё, чтоб птиц тошнило у меня на дому мне же под ноги в бязевых тапочках!

Однако феномен описал тщательно для передачи в случае безвременной кончины моей в Академию наук для исследования и принятия мер.

Возможно, прославлюсь.

Если в роду семь поколений проповедников и изуверов, то это должно как-то, не знаю, сказываться, что ли…

Подходит утренний паром, на котором канарейками прыгают отставшие от экспедиции негодяи, разогретые моими коварными телефонными баснями о доступности на острове всяческой технической и художественной литературы.

Радуются, предатели, предвкушают, сочно чмокая, бегают глазками. А на причале мы, островные сидельцы со стажем. Стоим. Встречаем. В утреннем тумане. С зубочистками в зубах.

Сильный ветер с моря. Сидели под музыку в ресторане, на веранде, за трепещущей скатертью, придерживая руками панамы.

Я терзал какую-то жареную камбалу. Лёша пялился на английских восьмидесятисемикилограммовых школьниц в длинных платьях, не веря происходящему. Федюнин пытался дерзко курить сигару.

Как только раскурил, немедленно подошёл какой-то эстетически развитый отдыхающий и сообщил, что он наш соотечественник, правда, он москвич, зовут его Влад, а курить на морском ветру сигары – преступно. Йод и солёность воздуха портят вкус, а наддув ветра обеспечивает неравномерность горения.

Вид и смысл существования консультанта по сигарам Влада сомнений лично у меня не оставлял. Знаток. Такие знатоки раньше встречались редко, а теперь появились в каждой компании. Есть знатоки автомобильные, например. Есть знатоки часов. Есть модные эксперты.

Мы столкнулись с сигарным подвидом бестактного недомудка. Ощутили свою беспомощность. Есть такая невнятная ступень в зарождающихся отношениях, когда бить ещё не за что, но уже необходимо.

– Как здорово, что ты к нам подошёл, Владик! – закричал я, дыша камбалой в лицо прелестного незнакомца. – Быстренько сгоняй-ка нам за вином! Давай-давай! По дружбе!

Что ж я, москвичей Владов не знаю?!

Вчера наблюдали ловлю и арест африканских нелегалов.

Зрелище не радовало. Я люблю, чтобы азарт, пыль ипподрома, кровь, быстро чернеющая на песке, свист дротиков и лязг кандалов. Протяжная невольничья песня из трюма и тяжелое зелёное горлышко, отбитое витой рукоятью кортика. Очень нравится, когда каре, ощетинившееся штыками, отступает к порту. Когда отравленные стрелы из зарослей акации. И бумаги, обёрнутые пергаментом, в расщелине меж камней. Люблю наблюдать борьбу и катастрофу судеб.

А наблюдалось совсем какое-то другое. Ленивые перебежки, взаимные оскорбления, суета. Никто даже не ворвался, улюлюкая и визжа, на площадь, раскручивая арканы и разматывая сети. А без этого традиционного завершения детских праздников в Сызрани я вообще уличных зрелищ не принимаю.

Федюнин, облокотившийся рядом со мной на горячий огрызок колонны, произнёс:

– Что вы скажете за эту облаву, Джон?! Такая облава – это просто обморок и письма маме из плена, мама, мама, не верьте Йосе!

– Кеша! Перед нами спектакль! – Друг Лёша принёс нам запотевшую колу. – Создание напряжения через точки переплетения судеб, сеть миродержца обрушивается на нас сверху, тяжестью своей разрушая надежды зрителя. Вон тот, в белой рубашке, которого в фургон запихивают… да, вон тот, страшенный! Он наверняка сороковой сын вождя, зимбабвийский интеллектуал, либерал и сибарит, эстет и сластолюбец. Неординарная личность. Молоко львиц, всё такое. А руки ему крутит какое-то местное полицейское убожество, кипячёный бюджетный плод социализации европейских идиотов. Вот так Европа смешивает возможности и реальности! Рассудок и порыв. Так она указует нам пределы…

– Лёш! А ты помнишь, как в Новом Орлеане проснулся в похмельном ужасе в гостинице? И в одних трусах орал на гостиничном балконе в музыкально-духовую процессию лоснящихся толстых музыкантов: «Понаехали тут, черножопые!» Не забыл? – спросил я, вытирая лоб мятым клетчатым платком.

Не люблю, когда про негров плохо говорят.

Вчерашний вечер прошёл очень интересно. Иннокентия Федюнина, нашего доступного интеллектуала, чуть было не свели со двора какие-то хлипкие пидорки. Подманили его стаканчиком, он к ним подсел, портовая наша гордость, и чуть в трясину не ухнул. Доверчив.

– Куда ты, Кеша? – спросили мы его, объяснив в семи кратких словах то, что его может ожидать.

Иннокентий Сергеевич (кандидат юридических наук) зарделся. По всему было видно, что паразит шокирован, но, с другой стороны, востребованность приятна всем.