Первая жена - Франсуаза Шандернагор

Ну так вот, я была не права! Все совершенно иначе! Правду (никогда не заявленную прямодушно, всегда выкрутасы) я узнала только через семь лет! Понадобилось семь лет баталий, подковерной борьбы, ударов из-за угла, чтобы выяснить, что моя врагиня — итальянка! Да-да, итальянка! «Ее сердечная страна», как она говорила, была ее родной страной…

Вот уж смертельный удар! Потому что, в конце концов, если я не знала свою соперницу, то фамилию-то ее я знала: Казаль. Нет, не «Казаль», как произносили мой муж и дети, как упрямо читала я сама, а «Казале». Итальянка! Как я могла за столько лет ни разу не задать себе вопроса о том, откуда она, где родилась? Я представляла себе (если я вообще что бы то ни было себе представляла!) этакую стопроцентную парижанку, или что у нее есть какие-нибудь бельгийские или лионские корни, каталанские в крайнем случае — короче дитя многих наций, как все французы. А вернее, ничего я себе не представляла. Это отсутствие любопытства, подтверждающее мое хорошее воспитание, говорит также и о той глубине презрения, которое я к ней испытывала! Я и не дралась по-настоящему, потому что не желала знать, кого же мне надо опасаться. Я не дралась по-настоящему, потому что не хотела побеждать. Я не дралась по-настоящему, потому что устала…

Кроме того, я могла быть введена в заблуждение показной любовью моего мужа к розовой коже и внешнему виду нордических женщин: могли меня обмануть и якобы светлые волосы этой красотки. Мужчина, который думал, жениться на мне или нет, потому что на ирландский вкус я была «немного смугловата», этот мужчина бросает меня ради сицилийки! Лор. Да какая там Лор — Лаура. Его «высокая блондинка» оказалась низенькой брюнеткой! Но вообще-то низеньких брюнеток он любит!

Но для меня это все слишком поздно, и слишком поздно для Италии. Конец солнцу, конец разноцветью, конец эскападам. Впрочем, в возрасте, к которому я приближаюсь («мол. жен. 50 л., — читаешь в брачных объявлениях, — на вид 40» — ну это очень-очень «мол. жен.». И она, я думаю, «любит природу, культуру, и ищет мужчину своего сердца 52–60 лет, чтобы продолжить свой жизненный путь…»), в том возрасте, которого вот-вот достигнет эта «мол. жен., развед. и энерг.», эта «чувств, жен. на пороге ее осени», ну так вот, с «муж. ее сердца» или без него, думаю, далеко ей не уйти… И как ей дальше вести свой поезд по жизненным путям, если рука ее не может более держать руль? С тех пор как мы расстались и я покалечила себе руку, я не могу более ни сжать ею что бы то ни было, ни удержать. Почти двадцать шесть лет назад этот мужчина попросил моей руки, я ее ему дала; мне она больше не нужна — она принадлежит ему.

Раз завоевание невозможно, да и придумывать тут нечего, нужно хотя бы «сделать ремонт» — друзья не уставали мне это повторять. Для начала все переделать у нас в комнате в доме в Комбрайе: выбрать новые обои, переставить мебель, купить новую кровать… Да, я попробую это сделать, но потом… Потом я переделаю и роман. Тот, что писала, когда ушел мой муж, так и застопорился. Тут же. Но не покрылся пылью — вместо пыли его запорошил снег. Снег и лед. Летаргический сон.

По правде говоря, мне совершенно не хочется что бы то ни было делать. А «переделывать» — комнату, роман, свою жизнь — тем более… Впрочем, жизнь не переделывают, ее продолжают.

Я всем начинаю говорить про свои годы. Шоферу такси, который везет меня на вокзал, я сообщаю, «что не заказала билеты на этот поезд, надо торопиться, мне совсем не хочется стоять. Это в моем-то возрасте!» Детям я сообщаю, говоря про себя, что я — «их старушка мать»… Дети начинают возмущаться, кричать. Зачем? Сия констатация факта совершенно безболезненна. «Но ты совсем не старая!» — возмущаются подруги моего возраста. Хватит ли мне смелости разочаровать их? Я сумела открыть себе глаза на самое себя, не стоит мне их закрывать. Я стара, старая «мол. жен.», — чтобы убедиться в этом, можно и не смотреть в зеркало: достаточно зайти в городе в парфюмерный магазин; я покупала тени для век и тушь, «я вам положу пробнички?» — предлагает продавщица; раньше в таком пакете я находила крошечные пузырьки с духами, тюбики с тональным кремом, нынче можно его и не открывать — мне прекрасно известно, что там «омолаживающий крем, который дает видимый результат», «жидкий биокрем для омолаживания кожи», «крем против морщин» или «интенсивный против старения кожи». С такой же очевидностью, как в зеркале, я вижу во взгляде этой великодушной молоденькой продавщицы, которая обещает мне «взять на себя заботу о стареющей коже» и «мгновенное ее омоложение», подтверждение того, что молодость моя кончилась.

А здесь как-то мой младший сын застал меня за рассматриванием собственных рук — я вытянула их перед собой: правая — изящная, гладкая, в кольцах, но левая… Она стала еще страшнее: поскольку пальцы почти неподвижны, то суставы поразил артроз; деформировались и те пальцы, что не были сломаны, суставы опухли и покраснели, кости торчат, и они такие заметные, что рука теперь стала костяным остовом, обтянутым кожей, — у меня рука девяностолетней старухи… Сын заметил однажды, куда я смотрю: «Да, — рассмеялся он, — одной рукой ты уже в могиле!» И, чтобы скрасить это жестокое заявление, громко чмокнул меня в шею. Не рыдать же тут — пришлось вместе с ним смеяться: «Что касается могилы, то не сомневайся, малыш, без правой руки левую не похоронят!» И это правда: когда я пишу, то вены на моей молодой руке иногда синеют и надуваются — она следует за левой, им поодиночке не жить. Конечно, случится это не завтра, но случится обязательно… Ну и пусть! Чтобы хорошо стареть, нужно хотеть стареть; теперь я этого хочу.

Мне перестали быть нужны далекие горизонты — мне хватает торчащих из-под снега на пруду островков непокорного тростника, или на другом берегу озера, за легкой дымкой, деревьев, которые развесили свои ветви, как пауки паутину… Пришло время неподвижности. Не думаю, что мне это будет тягостно; поскольку новые земли мне уже не осваивать, буду копаться там, где живу. Копаться я всегда любила — раскапывать что-нибудь новое, копать могилы…

Я и останусь там, где буду копать, а мимо будут проходить другие. Я обратилась в камень, у меня одна дорога, та, что ведет назад. Как говорится, «возрастное возвращение». Вернее, так более не говорят, потому что теперь не принято называть вещи своими именами. А зря: выражение очень точно — сначала снова переживаешь отрочество, его сомнения и неуравновешенность, потом мало-помалу возвращаешься в детство для того, чтобы умереть голым и глупым — как родился.

Против холода я борюсь, сокращая занимаемую собой площадь, — я учусь довольствоваться собой. Месяц за месяцем я погружаюсь в состояние, которое, учитывая все, можно назвать удобным: аффективная ретрекция, общее оцепенение. Родственники, друзья, кажется, удаляются от меня; я их, в общем-то, по-прежнему люблю, вспоминаю, что любила их, но я больше не стараюсь узнать, как у них дела, и не рассказываю, что происходит у меня; у меня нет желания видеть их, я о них не беспокоюсь; их компании я теперь предпочитаю удобную постель, их разговорам — песни, их поцелуям — аромат розы или чая. Самое большое удовольствие приносят мне мелкие радости… И, конечно, остается желание. Не постоянное, к счастью. Но разве можно ласкать новое тело старой рукой? Желание без мужчины — дьявольское искушение лишь в монастыре; впрочем, и там устраиваются…