Мона Лиза Овердрайв - Уильям Гибсон

3-Джейн стала центром внимания, капризной жилкой золота в гранитном массиве семьи. «Нет, — подумала Энджи, — серебра, тусклого и сумасбродного». Изучая снимок 3-Джейн и двух её сестёр, сделанный китайским туристом у озера возле какого-то отеля во Фрисайде, Беккер неизменно возвращается к глазам 3-Джейн, рассматривает выемку ключицы, хрупкие запястья. Физически сёстры совершенно идентичны, и всё же нечто выделяет 3-Джейн. И попытка Беккера докопаться до природы этой особенности превращается в основной посыл всего фильма.

По мере того как расширяется архипелаг, Фрисайд процветает. Банковский узел, публичный дом, гавань данных, нейтральная территория для воюющих корпораций — веретено начинает играть всё более сложную роль в истории высокой орбиты; тем временем владельцы «Тессье-Эшпул СА» скрываются ещё за одну стену, на этот раз — дочерних корпораций. Имя Мари-Франс ненадолго всплывает в связи с разбирательством в женевском патентном суде по поводу определённых достижений в области создания искусственного интеллекта. Впервые и только на короткое время достоянием общественности становится информация о массированных вложениях Тессье-Эшпулов в исследования в этом направлении. И вновь семейство проявляет свою своеобразную способность исчезать из виду, вступая в ещё один период забвения, тот, что окончится лишь со смертью Мари-Франс.

Постоянно будут ходить слухи об убийстве, но любая попытка расследования натолкнётся на богатство и изолированность клана, на сложное переплетение их финансовых и политических связей.

Вторично просматривая фильм Беккера, Энджи уже знала личность убийцы Мари-Франс Тессье.

На рассвете, не зажигая на кухне свет, она приготовила себе кофе и села смотреть на бледную линию прибоя.

— Континьюити.

— Здравствуй, Энджи.

— Ты знаешь, как связаться с Гансом Беккером?

— У меня есть номер телефона его агента в Париже.

— Беккер что-нибудь снял после «Антарктики»?

— Насколько мне известно, ничего.

— А как давно это было?

— Пять лет назад.

— Спасибо.

— Пожалуйста, Энджи.

— До свидания.

— До свидания, Энджи.

Уж не считал ли Ганс Беккер, что 3-Джейн повинна в смерти Эшпула? Казалось, он каким-то окольным путём внушал эту мысль.

— Континьюити.

— Здравствуй, Энджи.

— Фольклор компьютерных жокеев, Континьюити. Что ты об этом знаешь?

Интересно, что подумает Свифт, спросила она себя.

— Что бы тебе хотелось знать, Энджи?

— «Когда Всё Изменилось»…

— Архетип мифа встречается обычно в одной из двух версий. Одна версия предполагает, что матрица киберпространства населена — или, скорее, посещаема — некими существами, чьи характеристики соответствуют первичному архетипу «скрытого народа». Другая основана на предположении о вездесущности, всесильности и непостижимости самой матрицы.

— То есть, что матрица есть Бог?

— Можно сказать и так, хотя в рамках архетипа точнее было бы говорить о том, что у матрицы есть Бог, поскольку вездесущность и всесильность этого существа ограничивается матрицей.

— Если у него есть ограничения, он не всесилен.

— Вот именно. Обрати внимание на то, что архетип не наделяет его бессмертием, что обычно присуще религиозным системам, основанным на вере в высшее существо, — по крайней мере, в рамках именно вашей культуры. Киберпространство существует — если, конечно, можно употребить слово «существует» — лишь благодаря деятельности людей.

— Как ты.

— Да.

Энджи вернулась в гостиную, где в сером рассветном свете очертания кресел эпохи Людовика XVI стали чем-то похожи на скелеты: их изогнутые ножки напоминали позолоченные кости.

— Если бы подобное существо имелось в действительности, — спросила она, — ты был бы его частью, так?

— Да.

— И ты знал бы об этом?

— Не обязательно.

— Ты знаешь?

— Нет.

— Ты исключаешь такую возможность?

— Нет.

— Тебе не кажется, что это довольно странный разговор, Континьюити?

Её щёки были мокрыми от слёз, хотя она и не заметила, когда они начали течь.

— Нет.

— Как вписываются истории о… — Она помедлила, едва не сказав слово «лоа». — О существах в матрице… как они уживаются с представлением об этом сверхсуществе?

— Никак. И то и другое — лишь версии события, известного как «Когда Всё Изменилось». И та и другая версии очень недавнего происхождения.

— Точнее?

— Приблизительно пятнадцать лет.

Девочка проснулась, почувствовав, что рот ей зажимает холодная ладонь Салли. Другая рука жестом призывала к молчанию.

Горели мелкие лампочки, встроенные в зеркало с золотыми искорками. Одна из её сумок была открыта и стояла в ногах гигантской кровати, рядом с ней — аккуратная стопка одежды.

Салли прикоснулась указательным пальцем к плотно сжатым губам, потом жестом указала на одежду и чемодан.

Кумико выскользнула из-под пухового одеяла и, спасаясь от холода, натянула свитер. Снова взглянув на Салли, она заколебалась, не заговорить ли ей вслух. «Что бы это ни было, — подумала она, — достаточно одного слова, чтобы появился Петал». Салли была одета так же, как в последний раз, когда Кумико её видела: дублёнка с барашковым воротником, под подбородком завязан клетчатый шарф. Она повторила жест: собирай вещи.

Быстро одевшись, Кумико начала складывать вещи в саквояж. Салли беспокойно, но и бесшумно ходила по комнате, открывала и закрывала ящик за ящиком. Отыскав паспорт Кумико, чёрную пластиковую табличку на нейлоновом шнурке с рельефной золотой хризантемой, она повесила её на шею девочке. Потом скрылась в фанерной каморке, чтобы появиться с замшевым несессером в руках с туалетными принадлежностями Кумико.

Когда Кумико застёгивала саквояж, зазвонил золочёный антикварный телефон.

Салли проигнорировала звонок, взяла с постели чемодан, открыла дверь и, схватив Кумико за руку, потянула её в тёмный холл. Отпустив её руку, Салли прикрыла за ними дверь, заглушив телефон и оставив их в полной темноте. Кумико позволила провести себя к лифту — его она узнала по запаху масла и полироля, позвякиванию металлической решётчатой двери.

Лифт пошёл вниз.

В ярко освещённой прихожей их ждал Петал, закутанный в необъятных размеров выцветший шерстяной халат. На Петале были всё те же рваные шлёпанцы, выглядывающие из-под халата ноги казались неестественно белыми. В руках у него был пистолет — тупорылое оружие отблёскивало тускло-чёрным.