Мона Лиза Овердрайв - Уильям Гибсон

Что поделаешь… вышла в комнату и натянула платье — замёрзла.

Мона присела на серебристую кушетку. Красное затемнение превращало серый свет из окна в розовый — это снаружи начинало светать. Интересно, сколько может стоить такая квартира?

Теперь, не видя его, Мона с трудом вспоминала: а как вообще выглядит Майкл? Ну, подумалось ей, ему-то не составит труда меня запомнить. Но одна только мысль о стиме оставила у неё привкус чего-то такого… как будто её ударили или обидели, а может, просто попользовались. Она почти жалела, что не осталась в отеле постимить Энджи.

Серо-розовый свет заполнял комнату, ложился пятнами, цепенел, застывал в углах. Что-то в нём напомнило о Ланетте и о разговорах о передозняке. Иногда от передозняка кончаются в чужих квартирах, и потом проще всего выбросить тело из окна, так чтобы копы не сообразили, откуда именно оно выпало.

Но она ведь не собиралась об этом думать… Мона встала, порылась в холодильнике и в шкафах в кухне. В морозилке лежал мешок кофейных зёрен, но на «магике» от кофе начинает трясти. Ещё там было полно маленьких целлофановых пакетиков с японскими этикетками, что-то замороженное или обезвоженное. Она нашла пакетики чая и сорвала печать с одной из бутылок воды в холодильнике. Налила немного воды в кастрюльку. С плитой пришлось повозиться, прежде чем удалось её зажечь. Электроконфорки оказались белыми кругами на чёрном фоне плиты. Ставишь кастрюлю в центр круга и касаешься красной точки, нарисованной рядом. Когда вода закипела, она бросила в кастрюлю пакетик чая и сняла её с конфорки.

Наклонившись над кастрюлькой, Мона вдохнула пар с запахом трав.

Она никогда не забывала, как выглядит Эдди, когда его не было рядом с ней. Пусть это случалось не очень часто, но когда он был рядом, она чувствовала себя уверенней. Должно же быть подле тебя какое-то лицо, которое не меняется. Но, пожалуй, и об Эдди думать сейчас — не такая уж хорошая идея. Скоро, очень скоро наступит отходняк, а до тех пор надо ещё найти способ вернуться в отель. Внезапно ей пришло в голову, что всё это так сложно: слишком многое надо сделать, просчитать варианты — а это и есть отходняк, когда начинаешь волноваться, как бы слепить обратно дневную сторону суток.

Едва ли Прайор позволит Эдди её ударить, думала Мона, хотя бы потому, что хочет что-то сотворить из её внешности. Мона обернулась, чтобы достать чашку.

Прайор был одет в чёрное пальто. Она услышала, как из её горла сам по себе вырвался странный звук.

При отходняке ей и раньше случалось видеть всякую всячину. Если смотреть в упор, видения исчезали. Она попыталась вглядеться в Прайора, но это не сработало.

Он просто стоял у двери с каким-то пластмассовым пистолетом в руке, не целился в неё, просто держал пушку в руках. На нём были перчатки, точно такие, как те, какие Джеральд надевал для осмотра. С виду он был не слишком чтоб зол, но ради разнообразия не улыбался. Довольно долго он вообще не произносил ни слова, и Мона тоже молчала.

— Кто здесь? — Он сказал это так, будто спрашивал мимоходом на вечеринке, как дела.

— Майкл.

— Где?

Она кивком показала на альков.

— Надень туфли.

Она вышла из кухни, стараясь держаться подальше от него, по дороге автоматически нагнулась, подобрала с ковра бельё. Туфли нашлись за кушеткой.

Прайор беззвучно шагнул за ней в комнату, стал смотреть, как она надевает туфли. В руке у него по-прежнему был пистолет. Сняв свободной рукой со спинки кушетки кожаную куртку Майкла, он бросил её Моне.

— Надень, — спокойно сказал он. Она просунула руки в рукава, в одном из карманов скомкала бельё.

Он подобрал рваный белый дождевик и, свернув в ком, убрал в карман своего пальто.

Храпел Майкл. Возможно, он вскоре проснётся и проиграет запись по новой. С его снаряжением ему и в самом деле никто здесь больше не нужен.

В коридоре Мона равнодушно смотрела, как Прайор с помощью серой коробочки запирает дверь. Пушка исчезла, но она не видела, как он её убирал. Из коробочки торчал кусок гибкого красного шнура с непримечательным магнитным ключом на конце.

На улице было холодно. Он заставил её пройти пешком квартал, потом открыл дверь маленькой белой трёхколёсной машины. Она села внутрь. Заняв место водителя, Прайор стянул перчатки. Завёл машину. Мона увидела облачко выхлопа, отражённое в зеркальных стёклах башни бизнесцентра.

— Он подумает, что я её украла, — пробормотала она, теребя лацкан куртки.

Тут «магик» сдал последнюю свою карту: по синапсам рванул рваный каскад нейронов… Кливленд под дождём и покой в душе, какой она испытала лишь однажды — тогда, на тропинках.

Серебро.

«Я — твоя идеальная аудитория, Ганс, — подумала она, когда запись пошла по второму кругу. — Где тебе найти более внимательного зрителя? Ты ведь уловил их сущность, Ганс. Можешь мне поверить, я это знаю, потому что мне снятся её воспоминания. Я вижу, насколько близко ты подошёл».

Да, ты уловил сущность этих людей. Путешествие вовне, строительство стен, долгая спираль, закручивающаяся внутрь. Они помешались на стенах, не так ли? Лабиринт крови, лабиринт семьи. Грибница посреди пустоты… Они как будто говорят: «Мы — это то, что внутри, снаружи — другое. Здесь мы пребудем вечно». А тьма таилась там с самого начала… Ты раз за разом находил её в глазах Мари-Франс, вновь и вновь пригвождал медленным наплывом камеры на затенённые глазницы черепа. Очень рано она запретила снимать себя на плёнку. Ты подровнял, увеличил её изображение, провернул его через плоскости света, плоскости тени, сгенерировал модели, расчертил её череп решёткой неона. Ты использовал особые программы, чтобы состарить её визуальный образ согласно статистическим моделям, затем — анимационные программы, чтобы оживить свою зрелую Мари-Франс. Ты раздробил её изображение, низвёл его до бесчисленного, но конечного числа точек, перемешал, давая выйти на свет новым формам, выбрал те, которые, похоже, что-то говорили тебе… А потом ты взялся за остальных, за Эшпула и дочь, чьё лицо обрамляет твой фильм, — его первый и последний кадр.

Повторный просмотр придал основательность их истории, позволил Энджи нанизать отрывочные видеозарисовки Беккера на единую временную линию. Точкой отсчёта стала свадьба Тессье и Эшпула, союз, наделавший в своё время немало шума, особенно в средствах массовой информации финансовых кругов. Оба были наследниками своих отнюдь не скромных империй: Мари-Франс — громадного состояния семьи Тессье, основанного на девяти базовых патентах в области прикладной биохимии, а Эшпул — мощной инженерной фирмы со штаб-квартирой в Мельбурне, фирмы, которая носила имя его отца. Журналистам этот брак представлялся слиянием, хотя возникшую в результате корпоративную единицу финансовый мир рассматривал как невыгодную — этакая химера с двумя головами, смотрящими в разные стороны.