Мона Лиза Овердрайв - Уильям Гибсон

А какое-то время спустя Ланетта просто исчезла, никто её больше не видел. Одни говорили, что она отправилась в Калифорнию, другие трепались про Японию, а третьи — что она откинулась от передозняка. Эдди это называл «нырнуть всухую», но вот уж об этом Моне думать совершенно не хотелось. А потому она выпрямилась, оглянулась по сторонам и — да, это классное место, достаточно маленькое, чтобы выглядеть переполненным, но иногда это и хорошо. Здесь были те, кого Эдди называл богемой. Люди с деньгами, но одевающиеся так, будто их не имеют, если не считать того, что одежда на них отлично сидит и с первого взгляда ясно, что куплена-то она новой.

За баром стоял телевизор — над всей этой батареей бутылок, — и тут Мона увидела в нём Энджи. Та что-то говорила, глядя прямо в камеру, но бармен, очевидно, выкрутил звук, так что за гулом голосов было не разобрать, что она там говорит. Потом съёмка пошла сверху, камера уставилась вниз на цепочку домов, примостившихся на самом краю пляжа, и тут вернулась Энджи. Она смеялась, встряхивала гривой волос, дарила камере свою знаменитую полупечальную улыбку.

— Эй, — окликнула Мона бармена, — вон там — Энджи.

— Кто?

— Энджи, — повторила Мона, указывая на экран.

— Ага, — протянул тот, — она торчала на какой-то модельной дряни, но решила соскочить, поэтому поехала в Южную Америку или ещё куда-то заплатить пару лимонов, чтобы её почистили.

— Да не может она торчать!

Бармен равнодушно поглядел на неё:

— Тем не менее.

— Но как она могла даже начать? Я хочу сказать, она ведь Энджи, так?

— Как сказать…

— Но поглядите на неё, — запротестовала Мона, — она так хорошо выглядит…

Но Энджи уже исчезла, её сменил чернокожий теннисист.

— Так ты думала, это она? Это — говорящая голова.

— Голова?

— Что-то вроде куклы, — сказал голос позади неё. Мона резко обернулась, чтобы увидеть встрёпанные песочные вихры и ленивую белозубую усмешку. — Кукла, — человек поднял руку со сложенной фигой, — как в мультике, понимаешь?

Она услышала, как бармен кинул на стойку сдачу и перешёл к следующему клиенту. Белая усмешка стала шире.

— Так что ей нет нужды записывать весь материал самой, верно?

Мона улыбнулась в ответ. Симпатичный, умные глаза и заговорщицкое «привет» вспыхнули для неё именно тем сигналом, который ей и хотелось прочесть. Не клиент, не пиджак. Лёгкий малый, как раз такой, какой мог бы ей сегодня понравиться и что-то бесшабашно весёлое в рисунке губ, такое странное в сочетании с умными, насмешливыми глазами.

— Майкл.

— А?

— Моё имя Майкл.

— О, Мона. Меня зовут Мона.

— Откуда ты, Мона?

— Из Флориды.

И разве не сказала бы ей Ланетта, что за такого надо хвататься не глядя?

Эдди терпеть не мог богему: они не покупали того, что он продавал. А Майкла он возненавидел бы ещё больше, раз у того была работа и мансарда в нормальном доме. Во всяком случае, Майкл сказал, что это мансарда или чердак. Впрочем, когда они добрались туда, помещение оказалось гораздо меньше, чем, по мнению Моны, полагается быть чердаку. Само здание было старым — бывшая фабрика или что-то вроде того. Часть стен — из песчаника, а потолки — деревянные, с массивными балками. Но всё это было нарезано на клетушки: комната немногим больше её номера в отеле, со спальной нишей в одном конце и кухней и ванной в другом. Однако этаж был верхним, так что потолок оказался по большей части застеклённой крышей — может, это и делало клетушку мансардой? Под окном в крыше, затеняя свет, горизонтально висел лист красной бумаги. По углам он был проткнут крюками на верёвках — прямо-таки огромный воздушный змей. В комнате царил ужасный беспорядок, но разбросанные кругом вещи все были новыми: несколько белых проволочных кресел с каркасом, обмотанным прозрачными пластиковыми трубками, стеллажи с развлекательными модулями, рабочая станция и серебристая кожаная кушетка.

Они начали на кушетке, но к кушетке всё время липла спина, так что они перебрались в альков на кровать.

И только тут она увидела на стене белые полки, а на них — записывающее оборудование, стим-модули. Но «магик» снова взял вверх, а потом, если уж она на это решилась, то почему бы и не пойти до конца? Майкл надел на неё устройство с сенсорными датчиками — такой чёрный резиновый ошейник, из которого торчат внутрь тупые штыри-пальцы с дерматродами, прижимающиеся к основанию черепа. Никаких проводов. Кучу денег стоит, это любому известно.

Надевая на себя троды и проверяя приборы на стенах, Майкл рассказывал о своей работе, о том, как работает на одну контору в Мемфисе, которая выдумывает для компаний новые имена. Прямо сейчас он старается сочинить название для компании, которая зовётся «Китайские Катоды». Им это позарез нужно, сказал он и рассмеялся, но потом добавил, что всё не так просто. Потому что на свете и без этих китайцев слишком много всяких компаний и все удачные названия уже разобраны. У него есть компьютер, который знает названия всех компаний в мире, и ещё один, который составляет слова, чтобы потом использовать их в качестве имён, и ещё один, который проверяет, не значит ли придуманное слово «тупица» или ещё что-нибудь в этом роде на каком-нибудь турецком или шведском. Но контора, на которую он работает, продаёт не просто имена, они там продают то, что называется «имидж», так что ему приходится взаимодействовать с командой других людей — только так можно быть уверенным, что его идея впишется в общий пакет.

Потом он пристроился рядом с ней в постели, и не так уж это всё было здорово. Веселье куда-то испарилось, с тем же успехом это мог бы быть какой-нибудь клиент — она лежала, думая даже не о Майкле, а о том, что он сейчас всё записывает. Проиграет потом её, Мону, когда ему захочется. И вообще, сколько у него уже было таких, как она?

Вот так она рядом с ним и лежала — после всего, — слушая, как он посапывает во сне, пока «магик» не стал закручивать плотные маленькие круги на дне черепа, раз за разом выщёлкивая на экран век одну и ту же последовательность бессвязных картинок: пластиковый пакет, в котором она хранила свои вещи во Флориде, верх пакета завязан проволокой, чтобы не впустить внутрь жуков; старик сидит у фанерного стола, чистит мясницким ножом картофелину, нож сточен до огрызка размером с её большой палец; кливлендская забегаловка, где подавали криль, павильон построен в форме свернувшейся креветки, а выгнутая спина из металлических листов и разрисованного розовым и оранжевым прозрачного пластика служит крышей; проповедник, которого она видела, когда шла за новой одеждой, он и его бледный, расплывчатый Иисус. Всякий раз, когда наступал черёд проповедника, Иисус всё собирался что-то сказать, но так и не заговорил.

Чёрт, теперь это кино никак не остановишь, разве что встать и попытаться занять мысли чем-то ещё.

Ладно, выбралась из постели, постояла в сером свете от окна в крыше, глядя на Майкла. Вознесение. Вознесение грядёт.