Спотыкаясь о счастье - Дэниел Гилберт

Даже Уилбур Райт, доказавший неправоту Кельвина и Ньюкома, признавался, что в 1901 г. говорил своему брату: «Человек не полетит еще 50 лет»{133}. Он умер, когда ему было около 48. Почтеннейшие ученые и изобретатели, которые настаивали на невозможности аэроплана, уступают по своему количеству лишь тем, кто объявлял невозможными космические путешествия, телевидение, микроволновые печи, атомное оружие, трансплантацию сердца и женщин-сенаторов. Литания из неверных прогнозов, пропущенных знаков и пророческих оплошностей может длиться очень долго, но позвольте мне попросить вас не думать пока об их полном списке, а вместо этого обратить внимание на сходство между ними. Первый закон Артура Кларка, известного писателя-фантаста, гласит: «Если заслуженный, но престарелый ученый говорит, что нечто возможно, он почти наверняка прав. Если же он говорит, что нечто невозможно, он, скорее всего, ошибается»[46]. Другими словами, когда ученые делают ошибочные предсказания, они почти всегда ошибаются в том, что видят будущее очень похожим на настоящее.

Обычные люди в этом отношении ничем не отличаются от ученых. Мы уже видели, как широко мозг использует фокус с заполнением, когда вспоминает прошлое или воображает будущее, и слово «заполнение» приводит на ум образ дыры (в стене, к примеру, или в зубе), которую законопачивают неким материалом (шпатлевкой или пломбой). И когда мозг законопачивает дыры в своих представлениях о вчера и завтра, он склонен использовать материал, называемый сегодня. Посмотрим же, насколько часто это происходит, когда мы пытаемся вспомнить прошлое. Когда студенты университета слышат чьи-то убедительные речи, в результате которых меняются их политические взгляды, они обычно считают, что всегда думали так же, как теперь{134}. Когда влюбленные молодые люди пытаются вспомнить, какие чувства испытывали к своему партнеру два месяца назад, они вспоминают обычно, что чувствовали то же, что и сейчас{135}. Когда студенты получают зачет, они обычно вспоминают, что перед экзаменом волновались точно так же, как в настоящий момент{136}. Когда пациенты отвечают на вопрос о том, как сильно у них болела голова вчера, на воспоминание о вчерашней боли влияет та, какую они чувствуют сегодня{137}. Когда людей средних лет просят вспомнить, что думали они о безопасном сексе и политических разногласиях или как много выпивали, пока учились в колледже, на их воспоминания влияет то, что они думают и сколько выпивают теперь{138}. Когда вдовцов и вдов спрашивают, сильно ли они горевали после смерти супругов пять лет назад, на их воспоминания влияет то, как сильно они горюют в настоящее время{139}. Список можно продолжить, но в наших целях важно заметить следующее: в каждом из приведенных случаев люди неверно помнят свое прошлое, подменяя свои вчерашние мысли, поступки и слова сегодняшними{140}.

Тенденция заполнять дыры в воспоминаниях о прошлом материалом из настоящего особенно сильна, когда дело касается эмоций. В 1992 г. Росс Перо после своего заявления в телевизионном ток-шоу насчет того, что ему понравилось бы жить в Белом доме, сделался пророком недовольного электората. И выглядело это так (впервые в американской истории), как будто человек, который никогда не занимал высокой должности и не был кандидатом ведущей политической партии, действительно мог занять самый значительный пост в мире. Его сторонники были полны энтузиазма и оптимизма. Но 16 июля 1992 г. Перо (так же внезапно, как и появился на сцене) выбыл из гонки, туманно сославшись на некие «грязные политические трюки», которые якобы могли испортить свадьбу его дочери. Его сторонники были обескуражены. Затем, в октябре того же года, у Перо снова изменилось настроение, и он снова принял участие в гонке, которую в конечном счете через месяц проиграл. В промежутках между его первым удивительным заявлением, еще более удивительным уходом, невероятно удивительным возвращением и неудивительным поражением его сторонники пережили множество сильных эмоций. К счастью, нашелся исследователь, который измерил эти эмоциональные реакции в июле, после ухода Перо, а потом в ноябре, после его поражения на выборах{141}. Исследователь также попросил добровольцев в ноябре припомнить, что они чувствовали в июле, и сделал поразительное открытие. Те, кто оставался верным Перо от первого его взлета до падения, помнили, что испытывали в июле, когда он ушел, чувства менее гневные и печальные, чем было на самом деле. А те, кто отказался от него в тот момент, когда он от них отрекся, помнили, что надеялись на него меньше, чем это было на самом деле. Другими словами, сторонники Перо ошибочно принимали свои нынешние чувства за те эмоции, что ощущали ранее.

Если прошлое – это стена с несколькими дырами, то будущее – это дыра без стен. Воспоминание использует фокус с заполнением, но воображение само будет этим фокусом, и если настоящее подкрашивает наши воспоминания о прошлом лишь слегка, то воображаемое будущее – это целиком дело его рук. Проще говоря, большинству из нас трудно вообразить завтрашний день, который сильно отличался бы от сегодняшнего, и еще труднее представить себе, что когда-нибудь мы будем думать, хотеть и чувствовать не то, что сейчас{142}. Подростки делают татуировки, поскольку уверены, что девиз Death Rocks[47]навсегда останется для них значащим; молодые мамочки отказываются от карьеры, поскольку убеждены: сидение дома с детьми всегда будет для них удовольствием; курильщики, только что погасившие сигарету, целых пять минут свято верят, что легко бросят курить и что решимость не ослабеет по мере уменьшения содержания никотина в крови. Психологи ничего не имеют против подростков, курильщиков и мамочек. Я помню один День благодарения (ну ладно, не один на самом деле, а много), когда я объелся так, что на последнем куске тыквенного пирога начал задыхаться. Шатаясь, я побрел в гостиную, повалился на диван и, впадая в милосердное забытье, пообещал сам себе: «Есть я больше не буду никогда». Но после этого я, разумеется, снова ел – скорее всего, тем же вечером, а уж в течение 24 часов наверняка. Скорее всего, это была индейка. Думаю, даже в момент принесения своего обета я понимал, насколько он абсурден. И тем не менее какая-то часть меня как будто искренне верила, что жевать и глотать – отвратительная привычка, от которой можно без труда отказаться, по той хотя бы причине, что слипшегося кома у меня в желудке хватит, чтобы удовлетворить все мои материальные, интеллектуальные и духовные потребности навсегда.