Ярость берсерков. Сожги их, черный огонь! - Николай Бахрошин

Пришел Сварожич, и зажег огонь в Яви от небесной искры, и научил всему. Но люди оказались неблагодарными, как это часто бывает с людьми. Свойственно людям принимать добро, как дань, и быстро забывать о нем, а зло копить в себе и вспоминать до погребальных костров. Потому что платить добром за добро труднее, чем холить злобу внутри, так говорил отец…

Словом, люди стали много есть и пить много пива. А богов забыли. Говорили между собой: у нас вкусная еда, крепкое пиво, есть сила огня небесного, зачем нам боги?

Я помню, как Творя-коваль, который тоже тогда был малым, всегда удивлялся в этом месте сказа. Спрашивал, мол, погоди, дядька Земтя, не спеши дальше, объясни толком, как люди могут забыть богов, когда те – везде? Отец, как сейчас помню, всегда отвечал ему, что люди многое могут забыть, в этом их слабость, но и сила тоже. Оттого живуч человек, что умеет забывать все. Шагает по Сырой Матери, оставив плохое прошлому дню и, выходит, расчистив тем самым место для грядущих надежд, как пашня расчищена от деревьев в ожидании посева.

Маленький Творя никак не понимал такого ответа. Я тоже, если признаться. Малый был совсем…

Тогда Сварог, хозяин огня небесного, продолжал отец, разгневался на людей. Опять послал вниз Сварожича. Пришел тот к людям и сделал так, чтобы огонь земной, в отличие от небесного, не только грел, но и обжигал неразумных. Чтобы люди не только любили огонь, но и боялись, почитали его как священный символ. Ибо боги волей своей могут одарить человека, но могут и забрать у него, что дали! Так обычно заканчивал отец этот сказ.

Что он имел в виду, о чем толковал нам, малым и неразумным, я понял только спустя много весен, перебирая в памяти его слова…

* * *

После чары с крепкой сурицей, настоянной на травах и особых, дурманящих грибах, что принесли волхвы из своих запасов, голова пошла хороводом. Стала легкой, как гусиный пух. А руки и ноги, наоборот, тяжелыми, словно присыпанными песком. Но кому нужны руки и ноги, если голова сама полетела?

Знатная была чара, долбленная из цельной колоды. Крепкие мужики тяжело поднимали ее двумя руками, а Сельга, женщина, едва подняла. Но каждый, чтобы почтить богов, пил, пока руки не уставали держать. Бабу Шешню, думали, оттаскивать придется за уши, чтоб другим осталось. Вот баба припилась-приелась на капище!

Чарное действо старик Олесь разрешил начинать, когда вернулся к нам, наговорившись с чурами обо всем. Тяжело опустился на землю рядом с костром, положил рядом с собой узорчатый посох, увенчанный рогами в честь Велеса, коровьего бога, покровителя волхвов и хозяина таинств. Застыл, глядя на огонь. Задремал, казалось, не закрывая далеких, слезящихся глаз, цвет которых растаял от времени. Тутя и Ратень поднесли ему особую, серебряную чару, с другим настоем, который дозволено пить только волхвам. А простой человек может упиться насмерть с нескольких глотков. Так говорят…

Сами они тоже выпили после старого. Тутя начал бить рукой в кожаный бубен, играя по нему пальцами и ладонью. Глухие звуки полетели от него к нам, от нас – к лесу, заплетаясь со скрипом деревьев, треском костра, настороженной тишиной леса и уханьем ночных птиц. Мерный, колдовской голос бубна закружил голову еще больше.

Волхв Ратень, подскочив на ноги, тоже закружился перед глазами, полетел по поляне, едва касаясь земли. А может, совсем не касаясь, кто его разберет после такой чары. Шешня, уже как здешняя, тоже сунулась было выламываться рядом, греметь костями, но Тутя молча остановил ее. Поняла, затихла, отошла в сторону.

Все выше и выше вздымалось в небо пламя костра, все громче и громче стучал в бубен щуплый Тутя, все быстрее кружился по поляне, раскинув в стороны руки и запрокинув голову, могучий Ратень. Глаза у него были закрыты. Зачем глаза, если он видел богов без них…

Когда-то сам Олесь, старейший из волхвов, так кружился. Всем телом, на ходу, говорил с богами. Но прошло время, унесло с собой его силу. Никому не подвластно неумолимое его течение.

Сейчас Олесь, заросший, как покровом, белым волосом, изъеденный вдоль коричневого лица лишаями, оставался неподвижным как камень. На его руках еще оставалась жертвенная, липкая кровь. Они, эти сухие руки, перевитые синим, казалось, жили отдельно от всего, неустанно перебирая резьбу на посохе.

Внезапно он поднял голову, зло и громко ударил посохом по бревну. Тутя услышал, опустил бубен. Ратень еще продолжал кружиться, постепенно, как сам огонь, догорая в движениях.

– Говорил я с богами. С каждым поговорил. Про вашу беду-напасть, про свеев спрашивал, – рассказал Олесь. – Как воевать с ними? Как одолеть их железную силу? Долго молчали боги, не хотели мне отвечать, ох, не хотели… Насилу уговорил…

Я знаю, это его обычное присловье. У него боги никогда не хотят отвечать. Может, плохо спрашивает старый? Разучился от времени?

– Да, плохая жертва, видать, – продолжил он, шамкая почти беззубым ртом, словно услышал мои мысли. – Мясо оленя жесткое, старым деснам, растерявшим с годами зубы, трудно оленя жевать. А мед где? Почему душистого меда не принесли?

– Некогда бортничать, собирать у лесных пчел сладкий мед. Свеев боимся, старче, – ответил Ятя, немолодой мужик, крепкий и плотный телом, но не сильный духом. Его обижали все наши бабы, они, длиннохвостые, любят таких обижать.

– Боитесь. Да. Когда люди боятся – им всегда некогда, – проворчал старик, продолжая перебирать посох. – Ксарь Кощей, владетель подземного мира, нарочно посеял среди людей семена страха, чтоб собирать потом слабых в вечные рабы к себе. Не копий и мечей надо бояться, а гнева богов, да…

– Богов мы тоже боимся. И свеев тоже. И дружинников князя. Страшно жить, кудесник. Куда ни глянь – кругом страх, – пожаловался Ятя. Почесал русую бороду с проплешинами седины, зачем-то потрогал лохматые, кустистые брови.

– Кто куда глядит, тот там и видит, – сказал вдруг волхв Ратень.

Кончив кружиться, он подсел к костру. Слушал разговор, не открывая глаз, натужно сипел разрубленным носом. Казалось, дремал. Но, оказалось, нет.

– Не о том речь, волхвы, – сказала вдруг Сельга. – Храбрости родичам не ходить занимать. Тут иное. Тайное нужно. Как меньшей силой одолеть большую. Может, есть у волхвов такое тайное? Научи, отче!

Все вздрогнули, удивились, как она своим звонким, девичьим голосом без робости вошла в мужской разговор. Мужики покрякали, но смолчали, приготовились слушать. А что, бывают и бабы умней иных мужиков. Много бывает чудес на просторе Яви…

– Смелая ты. Это хорошо, хорошо… – тихо, словно сам себе, проговорил Олесь.

– Научи, кудесник! Научи нас! – вразброд поддержали мужики Сельгу, уяснив наконец, чего спрашивать.

– Нам бы только секрет, отче. Малую толику от мудрости чародеев. Раньше, отец сказывал, люди и с великанами воевали, и со змеями высотой в дерево. Самого одноглазого Верлиоку сообща ловили. Выходит, была у них такая сила, – добавил я.

Старый Олесь неторопливо погладил седую, ниже пояса, бороду, поковырял длинным пальцем в глубине сморщенного, печеного носа, из которого густо росли такие же белесые, как на голове, волосы. Вынул палец, осмотрел его строго. Какого зверя он там искал?