Красная река, зеленый дракон - Михаил Кормин

– Ну что, Константин, считай, я с вами встретился все-таки. То самое «завтра», про которое вчера Мария Павловна говорила, наступило.

– Вижу. Но как-то не так она, видимо, встречу представляла. Это же был Медведев, про которого она и рассказывали?

– Да, Олег. Когда-то очень неплохой парень.

– Бывший школьный учитель, теперь сектант. Вы же в курсе про Ordo Viridis Draconis?

– В курсе Константин, в курсе. Хорошее названия с классическими корнями. Латынь. Я предпочитаю их просто Культом Дракона называть, Зеленого. А уж как они сами себя именуют, мне без разницы.

– А как немцы их называли, тоже знаете?

– Немцы? Думаю, так же. А может даже и никак. Я вот вообще не уверен, что Дель-Фаббро видел все это именно в том свете, в каком видит теперь Олег. Но с комендантом они переплетены после всего произошедшего очень крепко.

– Олег Ваш даже летать научился.

– В смысле? – Бадмаев взглянул на Пивоварова так, будто бы не понимал, о чем тот говорит.

– Вы что, не видели, как он в воздух поднялся и в Сиверскую полетел?

– Я, Константин, много чего видел вообще за свою жизнь. Полагаю, что Мария Павловна тебе рассказывала про мой возраст. И будь уверен, что это правда. Библиотекарь, пусть и бывший, из Гатчины, врать не будет. – Петр Александрович улыбнулся. – А вот про все остальное, про полеты там какие-то, и так далее я тебе так скажу. Ты хоть сейчас можешь у ребят спросить, у кого угодно, видели они, что Медведев улетел, или нет. Все они тебе, как один, скажут, что нет. И я с ними спорить не буду. Пошли лучше вовнутрь. Тут разговаривать не особо удобно.

У самого порога Костя остановился, разглядывая бревна дома. Краска с них слезала большими хлопьями, обнажая потемневшую от времени древесину.

– Слушайте, а цыгане эти, вообще, здесь каким образом с фашистами связаны?

– Эти цыгане особенные. Мы еще с бабкой нашей Шофранки договорились когда-то, что они будут жить здесь. Они на таких, как мертвец из Матвеевского дома, охотятся. На мулло парва бэнг. Живых мертвецов. Думаешь, я им тут зря в свое время я землю в Карташевской выбивал, чтобы именно здесь табору остановиться позволили?

– Про таких я не слышал ни разу. Тоже какие-то сектанты?

– Нет, что ты. Древняя традиция, еще с римского времени. Ну, а то, что не слышал – так это не страшно. И свои-то про них сейчас уже не многие знают. Помнят их не многие, и сами они не все помнят. Агапова тоже не особо верила в самом начале. Каждый раз, так или иначе, им про дело их напоминают.

– Кто?

– Жизнь напоминает. Сама жизнь и стечение обстоятельств. По их же собственной версии мулло воруют детей, вырывают им языки и варят в черных котлах черных подземных пещер. В воде от подземных родников и росе ядовитых трав. Чтобы дети стали такими же мулло, как и они, лишенными костей, подобно змеям. Чтобы у них отнялись речь и память… Ну, насчет того, правда все это или нет, я не знаю. Но то, что в округе, в здешних деревнях, даже еще до войны, всегда много чего происходило, знаю совершенно точно. Но у меня немного иная версия причины происходящего.

– У происходящего что ли много версий может быть? Я вот совершенно уверен после сегодняшней ночи, что во всем виноват Медведев. Он же сумасшедший. Убийца с ножом. Если Федотова права была, то и Загорный вместе с ним. Думал, что сектантов этих еще в девяностые разогнали всех. Сейчас, ну, остатки какие-то где-то остались. А эти буквально под боком.

– Версия своя у каждого, да. И у Маши… У Марии Павловны была, с ее наследием историческим, и отцом. Тоже, кстати, очень хороший человек был, как и она. У Медведева своя, с этими всеми его переодеваниями и песнопениями. У цыган отдельная. И у тебя тоже. Видимо, у Лизы тоже – ей просто не хочется возвращаться снова туда, где кроме квартиры в новостройке Гатчины ее ничего не ждет. А у меня собственная.

– И какая же верная?

– Моя, конечно. Я же тебе это все сейчас говорю. Думаю, если б ты у Дель-Фаббро спросил, а он бы мог говорить, то и он бы свою тебе озвучил. И однозначно единственно-верной ее бы назвал. – Рассуждая так, Бадмаев вошел в цыганский дом. Лиза с цыганками уже покинула двор. Шофранка посчитала, что ее рана неглубокая, но Никишиной лучше все-таки отлежаться где-то в женской части табора. Ворота закрыли, двор опустел. Не считая еще не до конца проснувшейся собаки и нескольких грязных длинношеих цыплят, на нем уже никого не было.

– Только вот ничего Дель-Фаббро тебе не ответит уже. Он же по-цыганскому мулло теперь. Да может и был всегда. За него теперь Олег Иванович Медведев говорить будет. Судя по сегодняшнему представлению. До самого конца. И то, про что я Олега с его амбициями неуемными школьного историка предупреждал, произошло. В Карташевке ему никогда особо рады не были. А теперь и вообще ему тут показываться не стоит. Вот ты, Костя – заходи. Я, правда, тоже редко тут бываю, все времени нет. Но приглашаю, на правах Хозяина. Нику меня так до сих пор называет, я не против.

Входная дверь в странную постройку цыган находилась между желтым и синим срубами, в нагромождении больших прямоугольных ящиков, сложенных в какое-то подобие еще одной, маленькой, постройки. Внутри дом цыган выглядел не менее странным, чем снаружи. Будто бы повторяя неестественную форму фасада, со множеством казавшихся ненужными окон, с какими-то металлическими листами, прибитыми к стенам, с расписанными граффити, наспех приколоченными досками, внутри он был так же запутан, как выглядел и снаружи, при первом взгляде на него. И наполнен множеством ненужных вещей – старые стулья, металлические трубы, детские игрушки, части садовых инструментов, груды кирпичей, пакеты, коробки и мешки. Костя подозревал, что все это могло быть снесено сюда с дачных участков. Но некоторые из вещей были очень старыми. Может быть, даже старше самой Карташевской. И откуда они взялись здесь, в переплетении комнат и коридоров, понять было невозможно.

Бадмаев и Костя двигались вперед, буквально разгребая кучи самых разнообразных предметов, порой загромождавших пароход, минуя одну проходную комнату за другой, или идя вдоль длинных, напоминавших Пивоварову общежитие, коридоров. Иногда переходы между комнатами были быстрыми – небольшой ярко освещенный отнорок, соединявший их. Иногда долгими, темными и тягучими, с тусклыми светильниками, пылью и шуршащими обрывками обоев на стенах. Казалось, что Бадмаев ведет его куда-то вниз, под уклон, и тогда пол кривился, ход заворачивал и изгибался. Иногда нужно было чуть ли не карабкаться вверх – под таким немыслимым наклоном мастера уложили доски под ногами. Обычно двери по бокам коридоров были открыты. Костя видел цыган, сидевших на стульях или в креслах, за столами или на диванах, о чем-то беседовавших, куривших или смотревших телевизор. Иногда комнаты были совершенно пустыми. Где-то готовили еду – чувствовался запах острого. Иногда пахло спиртным или чем-то неприятным, похожим на химические реагенты. Мимо пробегали дети, коты смотрели на Пивоварова и Бадмаева со старых антресолей. Однажды Костя чуть не задел головой клетку с ярко-желтой канарейкой. Дом был живым. Что-то постоянно падало, гремело. Из-за коридоров слышались голоса: смех, ругань, крики или песни.