Вдоль белой полосы - Яна Перепечина

— На какой даче? — ворчливо поинтересовалась Лика.

— На нашей. Я хотел тебе предложить съездить в выходные на дачу. Погоду хорошую обещают.

— Зимой на дачу? Ты в своём уме? — в голосе жены Никите послышалось высокомерное пренебрежение.

— А что тебя смущает? У нас есть печка. Да можно и без ночёвки. Просто приехать утром, погулять, снег с крыши хозблока счистить, на лыжах прокатиться. А вечером домой.

— Нет уж, это без меня.

— Хорошо, тогда я съезжу один. Ну, или отца позову. Ты не обидишься?

— Да пожалуйста. Мне есть чем заняться. У меня соревнования скоро. И курсы живописи начинаются. Так ты денег мне дашь?

— Ты же знаешь, где они лежат. Бери, конечно. С чего бы вдруг ты начала спрашивать и изображать полное бесправие? — Никита усмехнулся и наклонился к жене, чтобы поцеловать её.

— Там нет уже, — Лика ускользнула от поцелуя в ванную.

— Нет? — удивился Никита, который совсем недавно клал на книжную полку, где они хранили деньги, почти всю зарплату.

— Нет.

— Ну, ладно. У меня остались ещё. Я с тобой поделюсь.

— Ну, и отлично! — оживилась Лика и закрыла перед носом мужа дверь в ванную.

На дачу он приехал в субботу утром. Митя с родителями уже были там: из их трубы вился дымок. Никита поставил машину на повороте на их улицу, дальше проехать не получилось: снега навалило столько, что и невысокие заборы почти полностью спрятались под сугробами, а грейдер прошёл только по центральной дороге.

Митя в дачной тишине услышал шум двигателя, выглянул с участка и, увидев Никиту, быстро пошёл к нему, ещё издали сняв варежку, чтобы пожать руку. Раньше бы и вовсе подлетел стремглав, а сейчас уже немного стеснялся, но всё равно так радовался, что скрыть не мог. Никита по-прежнему испытывал к нему нежность, словно тот ещё оставался трогательным мальчишкой, и не удержался, прижал Митю к себе:

— Я соскучился, Дмитрий Ильич.

— Я тоже, Никит. Ты один?

— Да, папа что-то приболел, мама с ним осталась…

— Какой ты молодец, что выбрался, — недослушал его Митя, — я уж и не надеялся.

Они вместе пробирались по узкой тропке к участкам, и Никита с удивлением заметил, что у соседей расчищена дорожка.

— Агаты нет, — заметил его взгляд Митя. — Только её бабушка с дедушкой. А я тоже обрадовался было…

— Да я так, просто… — зачем-то начал оправдываться Никита.

Митя коротко глянул на него — Никите его взгляд показался совсем взрослым и понимающим — и увёл разговор в сторону:

— А хорошо здесь сейчас. Совсем не так, как летом.

— И правда. Мы раньше тоже зимой не ездили. А потом как-то раз приехали, и теперь вот частенько теперь бываем. Красота ведь такая… И тишина…

— А мы вот почти никогда. Здорово, что ты меня вытащил…

За разговорами они прочистили принесёнными Митей лопатами дорожку от калитки до дома. Никита приставил к крыше хозблока лестницу и принялся сбрасывать снег: крыша была старая, слабая, могла и не выдержать такую тяжесть.

На соседнем участке вдруг раздался звук открываемой двери, и на улицу вышла одна из бабушек Агаты. Она огляделась по сторонам и заметила Никиту.

— Ой, Никитушка! Здравствуй, дорогой! Ты один?

— Один, Анастасия Васильевна! Родители дома остались!

— Тогда, как дела переделаешь, приходи к нам обедать!

— Да ну что вы, спасибо, не нужно!

— Даже и не отказывайся!

Они ещё немного поперекрикивались так — она со своего крыльца, он с крыши — но тут вышел дедушка Агаты и авторитетно заключил:

— Никита, приходи есть к нам. И друга своего бери.

Митя, который топтался внизу, поддерживая лестницу, и думал, что его не видят, выглянул из-за парника и вежливо поздоровался.

— Здравствуй, здравствуй, Митенька. И тебя ждём. Мы тут зимуем и соскучились по людям очень. У нас уха из рыбы местной и пироги. Приходите.

— Спасибо, Анастасия Васильевна, Кирилл Макарович, придём, — сдался Никита, — вот только снег счистим и придём.

— Ну, и ладно, — старики скрылись в доме.

— Ты что? — возмутился Митя. — Нас же моя мама ждёт. Она там долму приготовила, с расчётом на тебя. Я листьев виноградных ещё летом насобирал, а она законсервировала и сейчас вот достала, узнав, что ты приедешь…

— Ну, значит, нам с тобой придётся хорошенько поработать, нагулять аппетит, а потом подкрепиться в двух местах по очереди, чтобы никого не обидеть. Держи лопату, Дмитрий Ильич, пойдём ваш парник чистить. Я с крыши увидел, что твой отец только собрался этим заниматься…

Наработались они так, что рук и ног не чувствовали, но зато ели за четверых, не обидев ни одну из хозяек. И Митина мама, и бабушка Агаты расспрашивали Никиту о семейной жизни. А он поймал себя на том, что не знает, о чём рассказывать. Да и за голосом всё время приходилось следить, чтобы внимательные соседки не услышали того, в чём он никому, даже себе, не хотел признаваться: глухого разочарования, которое он всё чаще испытывал. Соседки вроде бы ничего не заметили, и Никита хотел было уже похвалить себя за умение притворяться. Но у машины, когда он собирался уезжать, Митя вдруг, смущаясь и опустив свои невероятно длинные ресницы, спросил:

— Никит, а хорошо это, быть женатым? — и испытующе посмотрел на него. Никита от неожиданности растерялся и ответил так, как никогда не отвечал своему младшему другу:

— Рановато тебе ещё об этом думать, Дмитрий Ильич.

Митя вскинул на него строгие глаза, в неуютный этот пасмурный вечер казавшиеся не серо-голубыми, а чёрными, и то ли спросил, то ли не согласился:

— Разве рано? — потом помолчал недолго и добавил. — Мне кажется, об этом нужно заранее думать, чтобы не жалеть потом.

Никита ничего не ответил, протянул ему руку и, садясь в машину, сказал:

— Я не знаю, Мить. Женился как-то… не подумав… А ты думай. Может, и будешь счастливее меня.

Домой Никита ехал, ощущая себя так, словно в целом мире он один, и только где-то далеко позади остался мальчишка, который понимает его лучше, чем он сам.

Домой Никита приехал поздно, но Лики всё ещё не было, и только очумевший от одиночества Хоббит встречал его в дверях. Просто дежавю, вошедшее в систему.

— Прости, друг, надо было тебя с собой взять, — потрепал он Хоббита, — да боялся, что ты замёрзнешь в сугробах.

Хоббит радостно подпихивал круглую голову под руку и словно всем своим видом показывал, что не обиделся.

— Спасибо, Хоб, — прижал его к себе Никита, — ты человек. Собака, конечно, но человек. Пошли гулять. А то засиделся ты, бедолага.