Сестра - Луиза Дженсен

Я указываю на шкафчик в нижнем ряду.

– Смотрите. Есть небольшой зазор между дверцей и основанием. Какой толщины ваш кулон?

– Совсем тонкий.

– Тогда возможно, если вы положили его мимо кармана или если он выскользнул, когда вы вынимали жакет, он мог туда провалиться.

Упав духом, я осматриваю зазор, думая о том, как вытаскивала свои вещи: одной охапкой, стараясь вынуть все разом.

– Наверно, так.

– Я думаю, это рациональное объяснение. У нас здесь никогда не воровали.

– Так как мне получить его обратно?

– Он ценный?

– Это очень дорогой моему сердцу предмет.

– Будьте уверены, когда мы в следующий раз будем ремонтировать и разбирать шкафчики, то найдем его. Если вы оставите свое имя и номер телефона, мы с вами свяжемся.

– Когда это будет? – Я чувствую отчаяние.

– Я не знаю точной даты, но мы постоянно улучшаем наше оборудование. Вот почему наши клиенты возвращаются снова и снова. Мы давали вам членскую брошюрку? – Я отворачиваюсь от ее ослепительной улыбки.

Анна гладит меня по руке.

– Мне так жаль, Грейс. Я знаю, как много значит для тебя этот кулончик. Мы купим другой.

– Это будет не то же самое. Он не будет от Чарли.

– Нет, но он будет от меня. – Анна улыбается, и я чувствую благодарность, что она здесь. Думаю: что бы я без нее делала?

Была уже поздняя ночь, когда мы с мамой вернулись домой с моего дня рождения у Лекси. Мы сидели за бабушкиным деревянным столом, от стоящих перед нами кружек с кофе, клубясь, поднимался пар. Мои волосы, мокрые после душа, мочили мне плечи, но по крайней мере теперь они пахли яблочной свежестью, а не рвотой. Я чувствовала себя неловко в пижаме и все время тянула вниз халат, чтобы закрыть коленки. Было холодно. Я включила отопление, и нагревающиеся трубы пощелкивали.

– Тебе надо вытереть волосы. Простудишься.

– Не надо, заявившись после десяти лет отсутствия, говорить мне, что делать.

– Не надо. – Мама поднесла чашку к губам и подула. – Наверное, не надо.

– Зачем ты здесь?

– Поговорить.

– Я не хочу.

Мне не хотелось сейчас этим заниматься. Я чувствовала стыд и не знала точно, что заставляло меня его чувствовать: мои прошлые действия или теперешние слова. Я сделала большой глоток, чтобы попытаться смыть смущение. Горячий кофе ошпарил язык, и на глазах выступили слезы. Я вскочила на ноги, рывком отворила морозильник и, схватив с подноса кубик льда, сунула в рот.

– Ну, а я хочу. Родная, прости меня, что я уехала, но ты достаточно взрослая, чтобы понять. Дело не в том, что я от тебя отказалась. Я была нездорова. Мне было трудно справляться с тем, что произошло.

Что произошло. Меня словно распирало изнутри. Легкие давили на ребра. Кожа растягивалась. А потом я оказалась там, в прошлом. В том самом дне, который так старалась забыть.

Я проснулась, окутанная медовым сиянием, – это бледный солнечный свет сочился сквозь тонкие желтые занавески. Было рано. Наступил мой девятый день рождения, и я была слишком взволнована, чтобы спать. Я сбросила пижаму, натянула джинсы и джемпер, затем собрала волосы в хвост и зашлепала босиком вниз по лестнице. Мама уже была в кухне: под музыку, льющуюся из «Радио-2», она взбивала жидкое тесто для йоркширских пудингов, которые готовила на ланч.

– Доброе утро, – бросила я, проходя мимо открытой двери в кухню, и направилась в столовую, где играли на пианино.

Я села рядом с папой на потертый коричневый вращающийся табурет и прижалась головой к его плечу:

– Пойдем сегодня в парк, папа?

Он уставился на меня поверх очков:

– Тебе надо хорошенько попрактиковаться к экзамену, который будет на следующей неделе, Грейс.

– Мы можем попрактиковаться после обеда.

– Ладно, – улыбнулся он. – Позавтракай и потеплее укутайся. На улице холоднее, чем кажется из окна.

Я побежала в кухню и стала жевать тосты с пастой «Мармайт», а мама тем временем чистила к обеду пастернак. По радио группа «Электрик лайт оркестра» пела песню «Мистер голубое небо». Папа принес мне пальто и сапоги. «Эй, эй, настал прекрасный новый день», – подпевал он. Мы были готовы отправиться.

– Возвращайтесь к часу и не наедайтесь мороженым, – сказала мама.

– А то не будет вам пудинга, – хором ответили мы с папой. Мама поцеловала папу на прощание и вручила мне пакет с хлебом для уток.

Мы шагали, шурша по рыжим и коричневым опавшим листьям и сочиняя истории, моя маленькая ручка утопала в гигантской папиной руке. Колючий воздух покусывал лицо, но тело было плотно упаковано в стеганую куртку. Мы шагали по дороге в высоких непромокаемых сапогах, смело прыгая в кучи пожухлых листьев, устилавших тротуар. Каждая из них могла содержать вход в другой мир. Там будет параллельная вселенная, решили мы, с точными нашими копиями. «Только без животов», – сказал папа, похлопывая себя по округлившемуся животу.

В парке мы направились прямиком к пруду с утками и открыли пакет с засохшими корками.

– Я жертвую для вас хлебным пудингом, – сказал папа щелкающим клювами птицам. – Надеюсь, вы мне благодарны.

Я спряталась за его ногами, когда уток оттолкнул с дороги гусь. Неделю назад он ущипнул меня за палец. Хлеб скоро кончился, и мы направились к нашей обычной скамейке и стали смотреть, как отцы с сыновьями запускают по воде радиоуправляемые кораблики, оставляющие за собой пенные шлейфы, похожие на улиточные.

Папа достал пакетик клубничных конфет, и некоторое время мы сидели молча, с занятыми ртами. Колокола на церкви пробили двенадцать, и над холмом мелькнуло что-то желтое.

– Мороженое!

– Перебьешь аппетит.

– Только маленькое. Пожалуйста.

Папа поправил очки и кивнул, и я сорвалась с места, размахивая руками, как крыльями, оскальзываясь на влажной траве.

– Подожди меня у дороги, – крикнул папа.

Добравшись до вершины холма, я совсем запыхалась. Фургон был припаркован вторым рядом, и к нему уже выстроилась очередь. Я посмотрела налево и направо и бросилась через дорогу. Послышался визг тормозов. Что-то вспыхнуло серебром. Мои ноги приросли к месту. Мне никогда не забыть лицо водителя, его рот, застывший в беззвучном крике. Он отпрянул назад на сиденье, вцепившись обеими руками в рулевое колесо. Меня бросило в нестерпимый жар и в адский холод одновременно. А потом я куда-то полетела, переворачиваясь в воздухе, и стукнулась о землю. Я лежала, распростертая, на тротуаре, с порванными джинсами и ободранными ладонями. Позади меня на дороге лежал папа. Он оттолкнул меня, но сам теперь был неподвижен. Под его головой собиралась лужица крови. Разбитые очки валялись рядом. Осколки стекла поблескивали на солнце.