Приманка - Тони Стронг

– Слушай, милочка, кто твой агент?

– Эйлин Форд, – машинально отвечает та, потом смущенно спохватывается.

Манекенщица, актриса, кто угодно. В Нью-Йорке их полно.

Клэр звонит ему на квартиру. Услышав знакомый мягкий, четкий голос, говорит:

– Ответ «да». Сегодня ночью.

* * *

Мужчина приезжает к женщине уже поздно. Преподносит ей цветы – лилии и тюльпаны в оплетении ивовых прутьев.

– О, спасибо, – улыбается она. – Красивые. Я принесу вазу.

– Раздевайся, – мягко произносит он.

– Их нужно поставить в воду.

Она поворачивается, но он останавливает ее прикосновением руки.

– Раздевайся. Хочу видеть тебя безо всего.

Она смиренно позволяет ему вынуть серьги из ее ушей, расстегнуть ожерелье – которое дал ей Фрэнк – и верхнюю пуговицу блузки.

Когда он заводит руки ей за спину, чтобы расстегнуть лифчик, она смущенно бормочет:

– Они слишком маленькие.

– Они превосходные.

Он приподнимает ладонями обнаженные груди, нагибается и поочередно берет в зубы каждый сосок.

Пуговица ее брюк трескается, словно чешуйка, между его пальцами. Трусики образуют легкую восьмерку вокруг лодыжек. Она вынимает из них ноги. Трусики запутываются, и ей приходится наступать на них, словно изображая подъем по лестнице. Теперь она остается безо всего.

– Так, – говорит он, глядя на нее.

– Гожусь? – смущенно шутит она.

– Не шути, – отвечает он. – Никогда не шути на эту тему.

В желудке у нее возникает такое ощущение, словно она поднимается в скоростном лифте небоскреба.

Он несколько секунд смотрит на нее, потом она подходит к нему и расстегивает рубашку. Грудь у него покрыта лоснящимися завитками волос, словно лоб бычка.

Когда она высвобождает пенис, мужчина издает вздох, и она секунду мягко обнимает его, чувствуя легкое подрагивание органа, пульсацию крови. Сама тоже дрожит, но от нервозности, холода или по совершенно иной причине…

Он начинает целовать ее, сначала нежно, и она чувствует, как в голове что-то тает, рушится какой-то барьер, и мозг заливает наслаждением. Затем ощущение таяния расходится по всему телу, и она ахает, когда он кладет ее на пол, позволяет уложить себя, куда ему хочется, позволяет ему войти в себя, поднимает колени, чтобы он мог пронзать ее резкими, неистовыми выпадами, как бык на арене пронзает рогами живот лошади. Вскрикивает, задыхающаяся, ошеломленная, когда он входит в нее как можно глубже.

В квартире этажом ниже Уикс потирает руки.

– Смотри-смотри, что она теперь делает! Фрэнк, сколько копий этой записи изготовишь? Я возьму десяток для ребят.

– Да брось ты, в самом деле, – усмехается Фрэнк.

– Как, не хочешь заиметь сувенир? – Уикс толкает локтем Позитано. – Очевидно, Фрэнк хочет сохранить пленку в единственном экземпляре, чтобы было чем скрашивать долгие ночи. Так, Фрэнк?

Дербан неожиданно выключает изображение.

– Будем пользоваться только микрофонами.

– А ее это волнует? Она профессионалка, Фрэнк, и профессия, о которой мы говорим, не игра на сцене. – Уикс включает изображение снова. – Как узнать, симулирует ли женщина оргазм?

– Не знаю, – говорит Позитано, – а как?

– Кого это волнует? – отвечает Уикс и смеется. – Недурно, а? Австралийская шутка. Кого это волнует?..

Но Фрэнка Дербана, наблюдающего за телами на экране, волнует. И очень.

Потом они лежат на полу, слишком изнеможенные, чтобы перебраться на кровать, словно пьяные, среди разбросанной одежды.

– Я хочу сказать тебе кое-что, – мягко произносит он.

– Что?

– Помнишь, ты спрашивала о моей жене?

Полицейские внизу умолкают и теснятся у экрана.

Он переворачивается на живот, осторожно касается ее соска, вертит его в разные стороны, словно она приемник, который нужно настроить на определенную, ускользающую волну.

– Если смерть Стеллы научила меня чему-то – оставила во мне что-то, – это ужас перед секретами.

Она говорит, глядя в потолок:

– У тебя есть какой-то секрет?

– Да, – отвечает он. – Всего один.

Она ждет, как ее учили. Молчание – лучший способ добиться ответа.

– Клэр, я должен сделать признание, – начинает он. – Как только мы познакомились…

Кажется ей, или она слышит осторожные шаги у двери, щелчки опускаемых предохранителей, потрескивание рации, торопливо спрятанной под одежду?

– Подожди, – просит она. Надо дать им время занять нужное положение. – Мне хочется пить.

Она встает нагишом и идет в ванную комнату. Лицо, глядящее из зеркала, представляет собой маску. Она открывает кран и умывается.

– Так, – говорит она, снова ложась рядом с ним. – Что ты хочешь мне сказать?

– Мне нужно… думаю, тебе следует это знать… – Он смотрит на ее руки. – У тебя гусиная кожа.

– Я прекрасно себя чувствую, – шепчет она. – Продолжай.

– Я хочу сказать, что влюбляюсь в тебя.

Воздух вырывается из легких Клэр невольным, долгим вздохом благодарности и облегчения.

Второй раз нежнее, ласковее. Он входит в нее очень медленно, положив руку ей под голову и неотрывно глядя в глаза.

Его глаза напоминают ей фотографии туманностей в космосе, зеленую фосфоресценцию, превращающуюся вблизи в тени и полоски света.

Клэр осознает, что он стремится не кончить сам, а заставить ее кончить, потерять над собой контроль, раскрыться перед ним. Мысль об оргазме под таким пристальным наблюдением пугает Клэр. Она пытается спрятаться от него, расстроить его план, не допустить этого кризиса, но лишь приближает его. Настав, он захлестывает ее волной, швыряет, вертит в бурунах, и, кажется, целую вечность она во власти стихии, хнычущая, стонущая жертва кораблекрушения, ее лицо забрызгано слюной и мокротой.

Он кивает, неторопливо, словно она наконец открыла ему правду.

Потом он несет ее в ванную комнату и методично моет, намыливая каждую ложбинку тела, его пальцы зондируют складки ее кожи. Льет шампунь ей на волосы, втирает его пальцами. Она смотрит в зеркало. Ее голова вся в пене, словно меренга.

Он опускает покрытую пеной руку к ее междуножью, моет его так же, как голову, раздвигает губы мыльными пальцами и вновь находит ее клитор. От мыла его жжет, и она стонет, просит, чтобы он перестал. Он утихомиривает ее, заставив подняться на вершину блаженства с ним еще раз.