Последняя черта - Феалин Эдель Тин-Таур

— Правильно, открой рот, — прокомментировал голос.

Во рту появилось что-то жёсткое, мелкое, заползающее в глотку, прилипающее к нёбу... Всё содержимое тут же попросилось наружу, губы как назло были солёными, живот свело. Ворон блевал. Долго, высвобождая всё, что было у него внутри, вместе со сгустками крови и остатками полезных веществ, блевал и себе на колени, не видя, блевал волосами, которые ему впихнули в рот.

— Процедура очищения может считаться успешно пройденной, — рассмеялся старший лейтенант.

Сквозь противное мерзкое унижение Ворон больше не слышал ничьего смеха. Он точно помнил — их было много, но сейчас почему-то не высказался больше ни один. На его душу хватит и лейтенанта.

Его схватили за остатки волос, протащили по полу — видимо, блевотина оказалась неприятным обстоятельством, — перевернули на живот, который тут же вспыхнул новой болью: обожжённая плоть коснулась кафельных плит. А руки стягивали с него штаны, не переставая крепко держать за волосы.

— Думал, ты наебёшь нас, да? Думал, тебе всё можно — и грохать кого попало, и водить за нос ментов?

Что-то холодное, продолговатое приставили сзади, резко надавили, а сил стискивать челюсти не оставалось совсем. Позвоночник, кажется, скрипел от позы, в которую его свернули, держа за волосы и толкая дубинку в задницу одновременно. Ворон кричал, вместе с остатками чужой мочи по лицу текли собственные слёзы, он снова забывал — где он, кто он, что с ним...

— Хва-а-тит... — просипел Ворон.

На удивление дубинка остановилась. Крик прервался на хрип и тихий шёпот: «Прошу». Лейтенант за одни волосы оторвал безвольную тряпочку от земли и откинул к стенке. Дубинку вытаскивать и не думал, отчего боль снизу снова расползлась наверх.

— Пароль от твоего смартфона, — ледяным тоном потребовал его голос.

«Смартфон?» При чём тут смартфон Ворон совсем не помнил. Пароль помнил, да, но почему-то молчал... Почему-то он раньше молчал, но почему... Память ускользала от его сознания, словно бестелесный призрак.

— Пошёл... — Ворон заставил себя широко распахнуть глаза и изобразить неровную усмешку, больше похожую на оскал мертвеца. — Нахуй...

За оставшиеся волосы уже не просто держали, их выдирали, клочьями. Дубинка словно сверлила в нём дыру, с каждым толчком желая разрушить изнутри. Тяжёлые сапоги били по рёбрам, животу, ожогам, плечам. Тело дёргалось из последних сил, выгибалось, пыталось собраться в комок, спрятаться, прикрыть хоть что-нибудь, но всё, что могло болеть сейчас, болело. Болело вплоть до самой головы, на которой осталось только несколько редких вороньих перьев, в которой до сих пор тускло мерцал и как будто исчезал постепенно образ красного призрака... 

***

Проснулась Катя ни свет ни заря. Воспоминания превратились в кошмарные сны, преследовали, хотя она и надеялась, что уже от них убежала. Старик спал в кресле-качалке, сдержав обещание, что её никто не тронет. В окне лениво поднималось бессердечное солнце. Катя пошарилась в шкафу старика, нашла только какую-то безразмерную вязаную жилетку и тут же накинула на себя. Хотелось ещё в душ, под воду, куда-нибудь, чтобы смыть, очиститься, освободиться, но вместо глупых мечтаний она сделала себе чай. Потом разбудила старика, присела напротив, смотря на него стеклянными голубыми глазами, как небо в окне за спиной.

— Мне там... помог кое-кто, — тихо проговорила она. — Вы старый человек. А я такая глупая! Скажите... Я не хочу этого снова, я хочу бежать. Но он-то не может.

Старик спросонья щурился, качал головой и плохо улавливал нить рассуждений, но честно вслушивался в надтреснутый отчаянный девичий голос.

— Мне бежать, как думаете? Бежать или помочь ему? Я помню, кажется. — Катя нахмурилась. — Друзья называли его Ворон. Ещё была Алиса. Ещё Изабель и Лёха. Я могу поискать их, может, кто-то из моих их знает... но мне нужно? Действительно нужно? Или мне нужно жить?

— Милочка, а что, по-твоему, жизнь? — мягко улыбнулся старик. — Или ты хочешь жизнь идеальную и бессмысленную, без людей вокруг и высокой цели? Не скучна ли разве такая жизнь?

Катя всхлипнула, взглянула на отражение в чашке. Сделала глоток, и во вкусе чая проступил вкус её собственных слёз.

— Я больше не выдержу, — поделилась она шёпотом.

Старик потянулся было обнять, но вовремя вспомнил, что обещал её не трогать.

— А другие выдержат? — осторожно спросил он. — Или они такие же люди, милая? Или им так же больно и страшно, или они так же ищут, как бы жить, а вместо этого теряют друга?

Катя встала, поставила чай на прикроватную тумбочку и, в очередной раз сдержав непрошенные слёзы, кивнула.

— Да, вы правы. Я должна.

Когда за ней закрылась дверь, старик несогласно покачал головой.

— Не должна, милочка, а хочешь...

***

Очнулся Ворон на холодном полу и вдруг испугался, что всё ещё не закончилось. Но вокруг звенела непривычная, напрягающая тишина, не слышались голоса, не лилась ледяная вода на голову. Витали запахи — запах дерьма, ссанья и блевотины. Он попытался отползти — не чужое же воняет, — но первая же попытка сдвинуться заставила его сдавленно застонать. Боль никуда не делась, осталась тут и мгновенно вспыхнула, стоило только её потревожить. Временное помешательство прошло, и Ворону стало по-настоящему страшно, что он всё же что-то рассказал... А если они прекратили, потому что он открыл рот? Если сейчас где-то там избивают Алису?

Он мотнул головой, прогоняя непрошеные образы. Нет, не может быть, что нормального он тогда мог сказать? Если два слова ему дались с таким трудом, то комбинация цифр, наверное, не получилась бы... И всё же уверенности не было ни в чём.

О том, что можно ещё смотреть, он вспомнил сильно позже. Фингал уже не так мешал второму глазу, картинка плыла и двоилась, но оказалась различимой. Пропитавшуюся дерьмом одежду с него, конечно, не сняли до конца, но и натягивать обратно побрезговали. Внизу живота вверх тормашками неровными большими буквами было наживо выжжено: «Ебу детей».

И хотя блевать было совсем уже нечем, Ворон проблевался снова, собственной кровью.

Помещение освещено было слабо. Только лампы под самым потолком давали неоновые отблески ярких цветов, преимущественно красным и синим. Сюда и вошла довольно откровенно одетая девушка. А что? Погода позволяла. Колготки в крупную сетку обтягивали стройные ноги, короткие шорты даже не пытались казаться приличными. Кожанка поверх майки — просто потому что в моральной броне было как то привычнее и тёмно подведённые глаза. За алой помадой едва можно было понять что губы безнадёжно искусаны. Но не естественно девица не выглядела — вписывалась в окружение. Только тяжёлые чёрные ботинки выбивались из притягательного образа. Свежекрашенные волосы покрывала шапочка.

Алиса уже почти успела отвыкнуть от таких заведений. Полу цивильное, с обычной безналичной оплатой и даже не прокуренное насквозь. В приглушённом режиме играла полу агрессивная, но приятная слуху музыка. Людей толком не было - все рассеялись по столикам, а барная стойка пуста.