Огненная проповедь - Франческа Хейг

Мне пришлось развернуться, чтобы хлопнуть его по плечу правой рукой.

Мы пошли вверх по переулку. За ставнями мерцал свет каминов и ламп. Переулок вывел на довольно широкую улицу, где толпился народ. После стычки на рынке я чувствовала себя неуютно среди людей. Этот толстяк – первый, кто заговорил с нами с момента побега, если не считать криков в деревне Альф, где мы украли лошадей. Прежде я не слишком задумывалась о том, как мы будем снова приспосабливаться к миру. Здесь, на оживленных улицах города, нас все так же терзал голод и преследовали солдаты. Запах еды, доносившийся отовсюду, лишь обострял наши страдания. Но, по крайней мере, нам не встречались солдаты, хотя на некоторых стенах мы видели плакаты: «Солдаты Совета – защита общества», «Беженцы, Совет позаботится о вас», «За уклонение от уплаты налогов – наказание: тюремное заключение», «Сообщайте о нелегальных школах Омег за вознаграждение». Последнее объявление заставило нас усмехнуться. Совет расклеивал плакаты в городе, где, как предполагалось, все жители должны быть неграмотными. Мы заметили, что многие плакаты были сорваны, а от некоторых остались лишь клочки бумаги на гвоздях.

В нижней части улицы возвышалось большое здание с распахнутыми ставнями. Из трубы вился дымок. Над дверью, на крючке, висела, покачиваясь, лампа, а у порога на перевернутом ведре сидела женщина и курила трубку. Я взглянула на Кипа, он кивнул и пошел за мной.

– Прошу прощения, – начала я, но женщина ничего не ответила, лишь выпустила облако дыма из трубки. – Вы – хозяйка гостиницы? Мы не могли бы выполнить какую-нибудь работу для вас за еду и ночлег? Всего на одну ночь?

Женщина снова выпустила облако дыма, будто бы в знак согласия. Я едва сдержалась, чтобы не закашляться. Затем она поднялась, убрала трубку и шагнула на искривленных ногах в дом, приглашая нас войти следом.

– Это не гостиница, – сказала она. – Но я здесь хозяйка, и думаю, что для вас работа найдется.

Мы поблагодарили ее и вошли в дом. Несмотря на кривые ноги, передвигалась она очень проворно. Мы очутились в освещенном свечами зале с низким потолком, но почти сразу женщина распахнула ногой дверь в другую комнату, куда нас и завела. – Давайте. Снимайте своё тряпьё, оба.

На этот раз Кип выступил первым.

– Нет, нам такая работа не нужна. Извините, но вышло недоразумение.

Женщина в ответ лишь рассмеялась, когда он, взяв меня за руку, хотел пройти мимо нее.

– Не глупите. Это не публичный дом. Но если вы думаете, что в таком виде сможете подойти к моей кухне, то ошибаетесь. Раздевайтесь, сейчас мой повар принесет вам воды.

Она вышла, захлопнув за собой дверь. Кип посмотрел на меня.

– Дверь не заперта. Мы можем уйти?

– Думаю, что здесь нет ничего страшного. То есть я чувствую, что с этим местом всё хорошо.

– Но ты не знаешь, что это?

Я покачала головой.

– Если нас тут накормят, то мне почти все равно, что это такое.

Через дверь мы услышали, как она отдала кому-то приказ, и спустя несколько минут в комнату вошла молодая женщина в красном платке. В руке она несла ведро, которое выплеснула в круглую деревянную ванну, что стояла у камина. Она сделала еще три ходки, бросив Кипу брусок мыла, когда зашла в последний раз.

– Хозяйка сказала, что вам это понадобится, и судя по вашему виду, она права.

Нам так хотелось поскорее помыться, что мы не стали дожидаться, когда вода согреется полностью. Кип дал мне мыло и сел спиной к ванне. Я разделась и вошла в тепловатую воду. Ванна оказалась довольно глубокой, так что если бы я поджала колени к груди и легла на спину, то полностью погрузилась бы под воду.

Мне хотелось поблаженствовать, но острые выпирающие кости отзывались болью там, где упирались в стенки ванны, поэтому я села и начала мыться. Мыло в чуть теплой воде мылилось очень плохо, но я скребла кожу, счищая слои грязи, пока она не стала розовой – просто не узнать. Я вымыла и волосы так, что они скрипели в руках.

Внезапно распахнулась дверь, и я испуганно нырнула в ванну, чтобы меня не увидели, и ударилась головой. Но девушка на этот раз входить не стала, просто бросила два полотенца и связку чистой одежды и тут же закрыла дверь.

– Ты не мог бы передать мне полотенце? – Я издала сдержанный смешок, глядя, как Кип подошел бочком к белью, затем, так же бочком, назад и, не поворачиваясь, бросил мне полотенце.

– Ой, ради Бога. От тебя-то мне незачем прятаться, – усмехнулась я, выйдя из ванны и завернувшись в полотенце. – Ты же знаешь, что у меня две руки, а остальное вряд ли станет для тебя большим сюрпризом.

– Прости, – пробормотал он смущенно, но так ни разу и не повернулся, пока я копалась в чистой одежде, что принесла нам девушка.

Я натянула рубашку и брюки, затем он помог снова привязать руку к животу старой сорочкой, а толстый свитер, надетый сверху, надежно спрятал нашу уловку.

Кип взял второе полотенце и посмотрел в ванну.

– Прости, там так отвратительно, – смутилась я. – Но, по крайней мере, вода сейчас гораздо теплее.

Хоть я и поддразнивала его, сама тоже отвернулась и сидела к нему спиной, пока он раздевался и мылся. Но меня удивляло, какими интимными казались звуки: каждый всплеск, каждое прикосновение локтя, плеча, лопаток о стенки ванны, затем – шорох полотенца, вытирающего кожу, и надеваемой одежды.

Мы как раз обулись, когда без стука вошла женщина с трубкой. Она оглядела нас с ног до головы.

– Так-то лучше. Теперь ступайте на кухню. Грязную одежду оставьте там. Мы постираем. Лучше избавиться от конского волоса, пока кто-нибудь не начал задавать лишних вопросов.

Мы с Кипом переглянулись и, выйдя из комнаты, последовали за ней по длинному коридору на кухню, откуда доносился звон посуды.

Над огнем висели два больших дымящихся котла. Еще несколько горшков поменьше стояли, закипая, на металлической решетке над другим огнем. Девушка в красном платке проворно шинковала морковь, стуча ножом по разделочной доске. Осмотрев нас довольно-таки беззастенчиво, она изрекла:

– Да уж, похоже, вы оба еще те работнички. Вдвоем, может, за одного сойдете. Но сперва поешьте, а то и вовсе ни на что не сгодитесь. Если еще помните, что такое еда.

Казалось, она воспринимала наш истощенный вид как личное оскорбление. Продолжая говорить, она схватила тряпку, подняла крышку одного из больших котлов, наложила в две чашки тушеных овощей и воткнула в каждую по ложке.

– Как всё съедите, – сказала она, протягивая нам чашки, – намоете вон той картошки. Хотя там нет ни одной картофелины такой же грязной, какими были вы, когда только вошли сюда.

Она оставила нас одних. Сидя на низкой скамейке у стены, мы быстро – насколько могли – поглощали горячее кушанье. Желудок, отвыкший от пищи, тотчас отозвался резью, но я не обращала внимания на боль и доела всё до последнего кусочка, а затем и чашку вылизала. Кип сделал то же самое.